Выкорчеванная

Какие бы слухи не распускали за пределами долины, наш Дракон не ест девушек, которых ему жертвуют. До нас доходят некоторые из этих разносимых странниками сплетен. Считается, что мы приносим человеческие жертвы всамделишному дракону. Разумеется, все это чепуха. Пусть он и бессмертный волшебник, но все равно обычный человек, которого можно убить. Как бы и поступили наши отцы, если бы он съедал по одной из нас раз в десять лет. Вместо этого он защищает нас от Чащи, за что мы ему благодарны. Но всему же есть пределы!

В общем он не питается девицами, хотя и складывается подобное ощущение. Каждые десять лет он забирает одну девушку в свою башню, а другую отпускает, но к тому моменту она меняется. У нее будет изящная одежда, речь как у придворной, и за плечами десять лет под одной крышей с мужчиной, что означает, что она порченная, даже если все они хором твердят, что он ни разу к ним не прикасался. А что еще им остается говорить? Но это еще не самое худшее. В конце концов, отпуская Дракон дает им полный кошель серебра, так что любой был бы счастлив взять такую замуж, какой бы порченной она ни была.

Но они-то не хотят замуж. И даже не хотят остаться.

— Они забыли, каково здесь жить, — однажды вдруг сказал мне отец. Мы сидели рядом на козлах большого пустого фургона, возвращаясь после еженедельной доставки дров. Дверник, деревушка в которой мы живем, не самая большая, но и не самая маленькая в долине. И даже не самая близкая к Чаще. До нее целых семь миль. Ведущая к нам дорога взбегает на крутой холм, и в ясный день с его вершины можно увидеть за рекой светло-серую полоску выжженной земли с плотной темной стеной деревьев за ней. А далеко в противоположном направлении из подножия западных гор, словно кусочек мела, торчит башня Дракона.

Я была еще крохой, думаю, не более пяти лет, но уже тогда понимала, что мы не обсуждаем Дракона и тех, кого он забирает. Поэтому я сильно удивилась тому, что отец нарушил это правило.

— Зато они помнят, как здесь страшно, — добавил отец. И все. Потом он цокнул языком лошадям, они поднажали, дорога пошла вниз по склону и снова уходила в перелесок.

Я ничего не поняла. Все мы боялись Чащи. Но долина наш дом. Как же можно уйти из дома? И все же, ни одна не осталась. Возвращаясь от Дракона, они ненадолго заглядывали к своим семьям: на недельку, иногда на месяц, но дольше — никогда. Потом они забирали свой кошелек с «приданным» и уезжали. В основном они перебирались в Кралевию, чтобы поступить в Университет. Чаще всего выходили замуж за какого-нибудь горожанина, в противном случае посвящали свою жизнь науке или торговле. Хотя люди шептались о некой Ядвиге Бах, которую выбрали шестьдесят лет назад, будто бы потом она стала куртизанкой и даже любовницей толи барона, толи графа. Но к моему рождению она превратилась в обыкновенную пожилую богачку, посылающую дорогие подарки всем своим внучатым племянницам и племянникам, и ни разу не явившуюся в гости.

Так что это совсем не то же самое, что отдать дочь на съедение, но и хорошего тоже мало. В долине не так уж много деревень, но шанс минимален: он забирает только одну семнадцатилетнюю девушку, родившуюся в промежутке с октября по октябрь. В мой год таких набралось одиннадцать, так что шанс меньше, чем выигрыш в кости. Вам каждый скажет, что отношение к драконьим девицам с их взрослением меняется. С этим ничего не поделаешь — все знают, что, возможно, с ними придется расстаться. Хотя со мной и моими родителями было несколько иначе. К тому времени, как я поняла, что меня могут выбрать, все уже знали, что это будет Кася.

Одни только ни в чем не разбирающиеся странники могли похвалить Касю перед ее родителями за красоту, ум и характер. Дракон не всегда выбирал самую красивую, но всегда особенную. Если девушка поражала всех своей красотой или выдающимся умом, лучше всех отплясывала или сражала окружающих добротой — он каким-то образом ее выделял, хотя едва ли успевал до выбора перемолвиться с девушками парой слов.

Кася обладала всеми этими качествами сразу. У нее была коса до пояса цвета спелой золотистой пшеницы, теплые карие глаза, а ее смех был больше похож на песню, которой хочется подпевать. Она знала все лучшие игры на свете, на ходу сочиняла всевозможные сказки или придумывала новый танец. Умела потрясающе готовить блюда, которые не ударят в грязь лицом на любом пиру, а нить, которую она сучила из пряжи из шерсти отцовских овец, получалась ровной — без узлов и петель.

Понимаю, что описываю ее словно сказочную принцессу. Но все наоборот. Когда матушка рассказывала мне сказки о принцессе и веретене, о храброй гусятнице или о речной деве, я мысленно представляла на их месте Касю: вот как я ее воспринимала. А поскольку я еще не доросла до истинной мудрости, то, понимая, что ее могут у меня отобрать, любила ее не меньше, а все сильнее.

Она была не против. Она была бесстрашной, так внушила ей мать. Помню, как подслушала разговор между нашими матерями. Моя мама сидела, обняв обливающуюся слезами Касю, не захотевшую взобраться на дерево, чего добивалась Венса. Она тогда сказала: «Ей придется стать храброй».

Мы жили по соседству через три дома, и родных сестер у меня не было. Только три брата, и все гораздо старше меня. Так что Кася стала для меня ближе всех. Мы играли вместе с пеленок, сперва, путаясь под ногами, на материнских кухнях, потом перед домом на улице, а когда достаточно подросли — убегали в рощу. Ни на что бы не променяла наши прогулки рука-об-руку под сенью деревьев. Я мысленно представляла себе, как деревья склоняют к нам на защиту свои ветви. Я даже не могла себе представить, что со мной будет, когда ее заберет Дракон.

Даже если бы на свете не было Каси, мои родители не стали бы переживать за меня сильнее. В семнадцать я все еще была костлявым подобием девушки с большими ступнями и с гривой темно-рыжих волос. Единственный мой талант, если можно его так назвать, умение всего за пару часов порвать, заляпать или потерять любую надетую на меня вещь. К двенадцати годам я довела матушку почти до отчаяния, поэтому она разрешила мне бегать в обносках братьев, за исключением праздничных дней. Тогда я была обязана переодеваться не ранее, чем за двадцать минут до выхода из дома и смирно сидеть на скамейке у крыльца, ожидая похода в церковь. И все равно шанс на то, что я дойду до сельской площади, не зацепившись ни за одну ветку и не заляпавшись грязью, был очень невелик.

— Тебе, моя маленькая Агнешка, придется выйти за портного, — возвращаясь под вечер из леса, смеялся отец, когда я бросалась ему навстречу с перепачканным лицом, как минимум с одной прорехой и в очередной раз потеряв платок. Он все равно поднимал меня на руки и целовал под вздохи матери — кто бы из родителей не обрадовался небольшому изъяну в драконьей невесте?

Последнее лето перед смотринами было длинным, теплым и слезливым. Я плакала за двоих. Мы подолгу пропадали в роще, стараясь растянуть каждый солнечный денек подольше, и потом я возвращалась — голодная и уставшая, едва способная доплестись и в темноте рухнуть в постель. Пока я плакала во сне, ко мне заглядывала матушка, гладила по голове и тихо напевала. Чтобы я могла перекусить, проснувшись среди ночи от голода, она оставляла рядом с кроватью тарелку с едой. Она не пыталась меня утешить. Да и чем она могла помочь? Нам обоим было известно, как бы сильно она не любила Касю и Касину матушку — Венсу, она ничего не могла поделать с чувством удовлетворения от того, что заберут не ее единственную дочь. И, разумеется, я бы не хотела, чтобы она чувствовала иначе.