Вынужденная мера

Крайтон Майкл

После второй мировой войны врачевание претерпело огромные изменения. Обновление шло как бы двумя волнами. Сначала, в первые послевоенные годы, бурно расцвели наука, технологии и методики. Врачи стали применять антибиотики, потом разобрались в электромагнитном балансе организма, изучили строение белка и работу генов. Достижения эти лежали, главным образом, в сфере науки и технологии, но они до неузнаваемости изменили облик практической, прикладной медицины. До 1965 года три из четырех наиболее распространенных групп лекарственных средств – антибиотики, гормоны и транквилизаторы –

оставались главными новациями послевоенных лет. Четвертая группа, анальгетики, была представлена в основном старым добрым аспирином, синтезированным в 1853 году. Аспирин – одно из чудес фармацевтики. Он снимает боль, отеки, лихорадку и аллергию, и при этом никто не может объяснить механизм его действия.

Вторая волна перемен – явление относительно недавнее и, скорее, общественное, нежели технологическое. Оно связано с социальной медициной и государственным врачебным обслуживанием, которые превратились в серьезную помеху. С ними надо было бороться как с раком или сердечно-сосудистыми заболеваниями. Некоторые врачи считали, что государственная медицина хуже любого рака, и кое-кто из молодых коллег разделял это мнение. Но было совершенно ясно, что, нравится это врачам или нет, им придется оказывать более качественную медицинскую помощь гораздо большему числу людей, чем когда-либо прежде.

Казалось бы, новаций следовало ждать именно от молодежи. Но в медицине не все так просто. Молодые врачи постигают премудрости ремесла под руководством своих пожилых коллег, и зачастую ученик становится точной копией учителя. Кроме того, в лекарском деле идет война поколений, особенно в наши дни. Нынешние молодые врачи более образованны и лучше подготовлены, их научные познания обширнее, чем у старой гвардии. Они задаются гораздо более серьезными вопросами и не довольствуются простыми ответами. К тому же, они с присущей молодежи пронырливостью стремятся избавиться от пожилых коллег и занять их должности.

Вот почему Нортон Хэммонд слывет незаурядной личностью. Он вершит революцию, не прибегая к мятежу. Эдакий «безмятежный» переворот.

Хэммонд поставил свой мотоцикл, повесил на колесо замок, любовно похлопал ладонью по седлу, отряхнул пыль с одежды и мгновение спустя заметил нас с Джудит.

– О, привет, дети мои! – воскликнул он.

По-моему, он называл своими детьми всех без разбора. Во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление.

– Как поживаешь, Нортон?

– Да все продираюсь сквозь тернии, – он усмехнулся и ткнул меня кулаком в плечо. – А ты, говорят, вышел на тропу войны. Это правда?

– Не совсем.

– Шрамов пока нет?

– Только пара синяков.

– Повезло, – рассудил Хэммонд. – Надо же, сцепился с самим СК.

– СК? – растерянно переспросила Джудит.

– Старый клистир. Так его прозвали на третьем этаже.

– Рэндэлла?

– Кого же еще? – Хэммонд улыбнулся моей жене. – Наша детка решила не мелочиться.

– Я знаю.

– Говорят, СК мечется по третьему этажу, словно стервятник с перебитым крылом. Все никак не может поверить, что кто-то пошел против его величества.

– Да, представляю себе эту картину, – сказал я.

– Он в жутком

состоянии, – сообщил мне Хэммонд. – Даже напустился на Сэма Карлсона. Ты знаешь Сэма? Стажер, работает под началом СК, роется в отбросах «высокой хирургии». Старый клистир числит его в любимчиках, и никто не понимает, почему. Говорят, потому что он тупой, этот Сэм. Ослепительно, убийственно, пугающе, непроходимо тупой.

– Неужели? – спросил я.

– Эту тупость невозможно описать словами, – продолжал Хэммонд. – Но и Сэму вчера досталось. Он сидел в кафетерии, поедая бутерброд с цыпленком и салатом (несомненно, он долго выяснял у официанток, что такое цыпленок), и тут входит СК. Видит Сэма и спрашивает: «Чем это вы занимаетесь?» А Сэм и отвечает: «Ем бутерброд с салатом и цыпленком». «И за каким чертом?» – говорит СК.

– Ну, а Сэм что?

Хэммонд расплылся в улыбке.

– По сообщениям из надежного источника, Сэм ответил: «Не знаю, сэр», – после чего бросил свой бутерброд и вышел вон.

– Голодный?

Хэммонд расхохотался.

– Вероятно. – Он покачал головой. – Но не надо осуждать СК. Он прожил в Мемориалке лет сто, и за все это время у него ни разу не было никаких неприятностей. А теперь, когда идет охота за черепами, и его дочь…

– Охота за черепами? – переспросила Джудит.

– Да что же это такое? Или институт сплетни лежит в руинах? Обычно жены первыми узнают все новости. В Мемориалке ад кромешный. А все из-за больничной аптеки.

– Какая-то недостача? – предположил я.

– Вот именно.

– Что пропало?

– Чертова уйма ампул с морфием. Гидроморфин-гидрохлорид. Он в три-пять раз забористее, чем сульфат морфия.

– Когда это случилось?

– На прошлой неделе. Аптекаря чуть удар не хватил. Зелье увели в обеденный перерыв, пока он тискал какую-то медсестру.

– Чем кончились поиски? – спросил я.

– Ничем. Больницу перевернули вверх дном, но без толку.

– А прежде такое бывало?

– Кажется, да. Несколько лет назад. Но тогда сперли всего две ампулы, а на этот раз взяли по-крупному.

– Какой-нибудь фельдшер?

Хэммонд пожал плечами.

– Это мог быть кто угодно. Лично я думаю, что зелье взяли на продажу: слишком уж много унесли. И очень рисковали. Как ты думаешь, можно ли вот так запросто забрести в амбулаторное отделение Мемориалки и спокойно вынести подмышкой коробку, набитую склянками с морфием?

– Нет, думаю, что нельзя.

– Чертовски дерзкий малый.

– И куда ему столько?

– Вот именно. Поэтому я и думаю, что морфий взяли на продажу. Это было тщательно подготовленное похищение.

– Значит, кто-то со стороны?

– Ну, наконец-то! Это – самый интересный вопрос. В больнице считают, что дельце провернул один из работников.

– А улики?

– Ни единой.

Мы поднялись на крыльцо дома.

– Это очень, очень интересно, Нортон.

– Да уж надо думать.

– У вас там кто-нибудь сидит на игле?

– Из персонала? Нет. Говорят, одна девчонка из кардиологии ширялась амфитамином, но с год назад бросила. Тем не менее, её взяли в оборот. Раздели, искали следы уколов. Ничего не нашли.