Выпашь
Шрифт:
— Он с Дальнего Востока, — сказал Букетов. — Это же потрясающе! Ведь, уверяю вас, именно там-то все и начнется. Свет с востока! Какие там возможности!..
Япония… Китай, опять же Америка! Недаром она не признала большевиков… Атаман Семенов… Русский самородок… Это же, повторяю вам, прямо потрясающе…
Но Петрик не успел и рта открыть, чтобы рассказать о своих походах, о том, что он видел и наблюдал на Дальнем Востоке, как заговорил сам Букетов. Он подробно, с самыми точными мелочами стал рассказывать, как бежал он из Москвы, как попал в Добровольческую армию, как эвакуировался из Севастополя, как на корабле познакомился с Татьяной Михайловной, как лежал в тифу. Слушая его рассказ и видя,
Да его больше никто и не спрашивал. От него ждали только ответа на мучивший всех вопрос, когда же конец? Но как на этот вопрос у Петрика не было ответа, то его и не спрашивали больше. Здесь, как некогда в Запорожской сечи, спрашивали: "в Бога веруешь?" — и утвердительным ответом бывали успокоены. Так здесь дознавали: "ненавидишь ли большевиков?" И если — да, этого было совершенно достаточно, чтобы быть принятым в общество.
— Вот, видите, дорогой ротмистр, каково нам с женою круто пришлось. Целую жизнь, можно сказать, прожили за эти два года скитаний. Наконец, устроились здесь. Есть такой закон, что "недорезанный буржуй", раз он остается на месте и не кочует, с течением времени обрастает шерстью, так и мы с Татушей, как видите, обзавелись всем понемногу, — Букетов сделал широкий жест по комнате в сторону бумажных иконок и затепленной лампадки.
"Немного же «недорезанному» надо", — подумал Петрик, оглядывая скудную, почти нищенскую обстановку.
— Да что, — сказала, мило улыбаясь, Татьяна Михайловна, — слов таких нет, чтобы все это рассказать. Пережить надо. Прямо потрясающая штука… Я вот живу здесь, а все как-то оглядываюсь. И так понимаю Сусликовых, — она кивнула на худощавую даму с красными воспаленными глазами и на стоявшего рядом с генералом Штоссом очень высокого и худого человека с плоским, и точно навсегда испуганным лицом, — отовсюду бегут. Все состояние, и не малое, на этих перекочевках промотали.
— А что же, — с некоторою даже гордостью сказала худощавая дама, — а как же и не бежать? Повсюду «они»… Ну, приезжаем мы, знаете, в Германию… Кажется, чего бы еще бояться? И вдруг там, вот те и здравствуйте, «путч» какой-то объявился. По Вильгельм-штрассе рогатки колючей проволоки понаставлены, просто война какая-то и эти самые их зеленые «шупо» в касках расхаживают. Да… Правда…
Ну мы, знаете, специалисты по этой части: не заезжая в гостиницу, бежать… Куда?…
Нам говорят: в Баварию. Подались мы в Мюнхен. Ничего себе городишко. Мне даже Москву немного напомнил. Такая же старина… Там только обжились немного, колонию свою составили, церкву устроили, как тут как раз Хитлер этот самый появился, чтоб ему!.. По улицам стреляют… Пулеметы везут, ей-Богу правда, сама видала… А тут еще и деньги падать стали. Инфляция, что ли какая, я и не пойму. Право… На биллионы считали. Доллар продашь, так тебе денег дадут такую уймищу, что и сосчитать нельзя, а купить на них — ничего и не купишь. Ну, этого мы достаточно и в совдепии повидали. Значит, надо опять бежать. А куда тебе бежать, виз никуда не дают. Ну, мы подались сначала в Висбаден, французская оккупация там была, так нам и Хитлер этот самый не показался страшным… Ну, а потом… Сюда… И сначала так-то хорошо нам здесь показалось… Наше посольство стояло, все как есть. Будто и не было ничего… Ну, а пото-о-ом… Стали, знаете, за ними ухаживать и, как появились они на ruе dе Grеnеllе, я сразу поняла, добра не будет. А мы уже, знаете, имение под Ниццой купили — «проприетерами» стали.
На землю сели. Там ведь как: доход круглый год. Апельсины сняли, гляди — миндаль пошел, а там цветы, легюмы разные… Мы знаете, ляпенчиков
— Вы нам расскажите-ка, Анна Васильевна, как вы козу доили, — обратился к даме Букетов.
На мрачном испуганном лице рассказчицы появилась бледная улыбка.
— Да ка-ак, — жеманясь, протянула она. — Коза-то строгая попалась. Ну вот мы и придумали… Он, значит, муж-то мой, сядет на козу верхом, за роги держит, а я и дою… А то брыкается… Да… Правда… Забодать может, а я и боюсь. Сроду таким делом не занималась. На все сноровка нужна. Ну, мы и придумали… Да мы здесь не останемся. Жореса тут, что ли, хоронили… Я всего посмотрела… Нет, те же большевики… Только куда теперь податься то?… В Аргентину, что ли?…
Да, говорят, и там неблагополучно. — Анна Васильевна безнадежно махнула рукой, — и там, сказывают, революция, что ли, будет.
— Ну что же, господа, — сказал генерал Штосс, — разговоры вещь, конечно, хорошая, но надо нам помочь как-то ротмистру. У вас — коротко и просто — деньги-то есть?
— Нет.
— Значит, работать приехали?
— Так точно.
— И отличное, знаете, дело. А что вы умеете делать?
— Постойте, генерал, — сказала, принимая от Петрика чашку, Татьяна Михайловна.
— Человек одинокий, долго ли устроить? Поедем сейчас в церковь, туда всегда кто-нибудь с местом набежит. Одиннадцатый час уже. Самое время.
Никто ничего не возразил и гости стали один за другим выходить из комнаты Букетовых.
IV
Петрик с Татьяной Михайловной спускались вниз. Из коридора второго этажа хрипел, взывал и давился, изображая Вертинского, граммофон.
"Не хочу, не могу, наконец, не желаю,
И, приветствуя радостный плен…
Татьяна Михайловна, постукивая каблучками башмачков, весело сбегала с лестницы.
Свое сердце со сцены, как мячик, бросаю.
Ну! Ловите ж, принцесса Ирен! — звонко допела она, вторя граммофону.
— Зачем нам эти типы, — идя рядом с Петриком по улице, ярко освещенной весенним солнцем, говорила Татьяна Михайловна. — Только так, языком болтают.
Брехло да и только. Тут есть один генерал-инженер, очень хороший человек. Он на заводе французском автомобильном служит. Он вас устроит лучше некуда. Лучше я вам не обещаю, а верьте мне — все образуется… Я кем ни была… И горничной служила, — самое никчемное дело… И на шоколадной фабрике работала, с той поры и конфет шоколадных не ем: знаю, из чего все это делается… И зонтики, знаете, обшивала. Всякое «метье» повидала… Даже в «кутюр» работала у княгини одной…
Теперь подаю в ресторане… Хорошее дело… Чаевые… По праздникам свободна…
Знаете, такой ресторан для служащих… Мы с вами на «метро» проедем. Тут станция рукой подать. До Этуали, а там и пересаживаться не стоит. Проще пешком дойдем.
Может, и еще какого нужного человечка встретим.
В вагоне подземной дороги — впрочем, здесь она шла над землею на высоте третьих этажей уличных домов — одно время Петрика оттиснули от Татьяны Михайловны и он стоял один, приглядываясь к чужому городу.
"Что же, однако, я умею делать?" — вспоминая вопрос генерала Штосса, думал Петрик. — "О… Многое, и притом отлично… В четыре месяца я берусь поставить, уравновесить и выездить любую, самую даже строптивую лошадь… Я могу сколько угодно ездить, скакать, брать барьеры, колоть пикой, рубить шашкой… Я могу взорвать любое здание или железнодорожный путь… Я могу составить кроки местности, подкрасться и разведать о неприятеле"… Но беда-то в том, что "соприкосновение с неприятелем" давно утеряно и неприятель находится за тридевять земель. А подле Петрика бьется, колотится какая-то особая и, во всяком случае, совсем мирная жизнь…