Выпуск 1. Том 9
Шрифт:
Их связь началась давно. Письмо не оставляло никаких сомнений на этот счет. Уик-энды! Последний отпуск Ричмонда… Лесли, Лесли и Артур… Черт бы его побрал! С его коварными улыбками, его почтительными: «Да, сэр. Слушаюсь, сэр!» Обманщик и лжец! Сказано же: «Не желай жены ближнего твоего!»
В нем исподволь жила мечта о мести, страшной мести. Но он ничем себя не выдал, держался с Ричмондом, будто ничего не случилось. Удалось ли это ему? Похоже, что удалось. Во всяком случае, Ричмонд ничего не заподозрил. На вспышки гнева на фронте никто не обращал внимания — у всех нервы были порядком издерганы. Правда, Армитидж
А вот этого сопляка Армитиджа провести было не так просто. У него появилась неприятная манера нагло поглядывать на своего командира. Наверное, знал, что я нарочно послал Ричмонда на смерть. (А потом, когда война кончилась, интересно, болтал Армитидж потом или нет?)
Лесли ничего не знала. Она (как он предполагал) оплакивала своего любовника, но к приезду мужа в Англию горечь утраты притупилась. Он никогда не позволил себе ни малейшего намека на ее отношения с Ричмондом.
Они зажили по-прежнему, но она стала его чуждаться…
А через три-четыре года после войны умерла от двустороннего воспаления легких. Все это было так давно. Сколько лет прошло с тех пор — пятнадцать, шестнадцать?
Он вышел в отставку, поселился в Девоне. Купил маленький домик, ему всегда хотелось иметь именно такой.
Красивая местность, любезные соседи. Рыбная ловля, охота… По воскресеньям — церковь…
(Но одно воскресенье он пропускал — то, когда читали, как Давид велел поставить Урию там, где «будет самое сильное сражение». Ничего не мог с собой поделать. Ужасно гадко становилось на душе.)
Соседи относились к нему как нельзя лучше. Поначалу.
Потом ему стало казаться, что люди шушукаются о нем, и от этого было не по себе. На него начали смотреть косо. Так, словно до них дошел порочащий его слух… (Армитидж? Что если Армитидж болтал?)
Он стал сторониться людей, жил отшельником. Уж очень неприятно, когда о тебе сплетничают за твоей спиной.
Но все это было так давно.
Лесли осталась в далеком прошлом, Артур Ричмонд тоже. Да и какое значение может иметь теперь эта история? Хоть она и обрекла его на одиночество. Он даже старых армейских друзей теперь избегал. (Если Армитидж проболтался, эта история, несомненно, дошла и до них.)
А сегодня вечером этот голос обнародовал давно забытую историю. Как он себя вел? Не изменился в лице? Выразил ли подобающие гнев, возмущение? Не выдал ли своего смятения? Кто его знает. Конечно, никто из приглашенных не принял этого обвинения всерьез. Ведь среди прочих обвинений были и самые нелепые, Эту очаровательную девушку, например, обвинили в том, что она утопила ребенка. Вот уж ерунда! Ясно, что они имеют дело с сумасшедшим, которому доставляет удовольствие обвинять каждого встречного и поперечного! Эмили Брент, к примеру, племяннице его старого армейского приятеля Тома Брента, тоже предъявили обвинение в убийстве. А ведь надо быть слепым, чтоб не заметить, какая она набожная: такие шагу не делают без священника.
«Все это, — думал генерал, — по меньшей мере дико, а попросту говоря, чистое безумие! Едва они приехали на остров… стоп, когда же это было? Сегодня днем, черт побери, ну да, они приехали только сегодня днем. Как долго тянется время! Интересно, когда мы уедем отсюда? — думал генерал. — Конечно же, завтра, едва прибудет моторка. Но странно, сейчас ему совсем не хотелось покидать остров… Снова жить затворником в своем домишке, снова те же самые тревоги, те же страхи». В открытое окно доносился шум прибоя: море грозно шумело, поднимался ветер. Генерал думал: «Убаюкивающий шум моря… спокойное местечко… Хорошо жить на острове — не надо ехать дальше… Ты словно на краю света…
Внезапно он понял, что ему совсем не хочется отсюда уезжать».
Вера Клейторн лежала с раскрытыми глазами и глядела в потолок. Она боялась темноты и поэтому не погасила свет.
«Хьюго, Хьюго, — думала она. — Почему мне кажется, что он сегодня вечером где-то совсем близко. Где он сейчас? Не знаю. И никогда не узнаю. Он исчез из моей жизни, исчез навсегда…
Зачем гнать от себя мысли о Хьюго? Она будет думать о нем, вспоминать…
Корнуолл… Черные скалы, мелкий желтый песок… Добродушная толстуха миссис Хамилтон… Маленький Сирил все время тянет ее за руку, канючит: «Я хочу поплыть к скале. Мисс Клейторн, я хочу к скале. Ну можно мне поплыть к скале?» И каждый раз, поднимая глаза, она видит устремленный на нее взгляд Хьюго… Вечером, когда Сирил спал…
— Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?
— Что ж, пожалуй, выйду…
В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый, лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.
— Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я вас люблю?
Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)
— Я не решаюсь просить вашей руки… У меня нет ни гроша. Мне хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шанс разбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса…
Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он признался, что был тогда очень огорчен:
— Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же я тяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирил милый мальчик, и я к нему очень привязался!
И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов был целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем не было.
Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли прожил бы долго…
А дальше что?
— Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мне нельзя к скале? — без конца канючил Сирил.
— Это слишком далеко, Сирил.
— Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста…»
Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика три таблетки аспирина и разом проглотила.
«Если бы мне понадобилось покончить с собой, — подумала она, — я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но уж никак не цианистый калий».
Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровью лицо Антони Марстона.