Вышли из леса две медведицы

«Я пишу, — говорит героиня нового романа Меира Шалева, — но свои рассказы показываю только родным, да и то не все».

Это не совсем точно. Теперь и мы можем прочесть рассказы Руты Тавори — нам их показал сам Шалев. В его романе добрую половину текста составляют рассказы, якобы написанные главной героиней. Но и другую половину написал как бы не он. Да и само название книги на иврите («Штаим дубим») тоже вроде бы не ему принадлежит, потому что заимствовано из Библии, даже грамматическая ошибка, которая есть в Библии, сохранена: не «Два медведя», а «Две медведя».

Не правда ли, все сказанное требует объяснения?

Попробуем объясниться в немногих словах.

Прежде всего, следует сказать, что новый роман Меира Шалева — мучителен. Разумеется,

как всегда у Шалева, он замечательно написан, он неотрывно увлекателен, он искрится юмором, в нем живут и движутся мощно выписанные герои, его наполняют страсти — любовные в том числе; в общем, тем, кто читал прежние книги Шалева, этот перечень знаком, а тем, кто открывает этого автора для себя впервые, стоит только позавидовать. Но сверх всего этого новый роман задает такие мучительные нравственные вопросы, каких не задавала до сих пор ни одна книга Шалева. Мало того что это произведение поднимает самые глубинные, самые потаенные пласты человеческой души, все то в нас, в чем мы порой сами себе не признаемся, и делает это безжалостно, не считаясь с условностями литературы, — оно к тому же замешано на таких семейных тайнах и преступлениях, которые продолжают стоять перед нашими глазами и саднить нашу память еще долгое время после того, как мы закрываем последнюю страницу. Именно последнюю, потому что главную ужасную сцену — и главный нравственный вопрос — автор приберег на самый конец книги, и, закрыв ее, вы уже не сможете от нее отделаться, пока не найдете убедительный (может быть, точнее сказать: успокоительный) для себя самого ответ на этот вопрос.

Во-вторых, следует предупредить также, что новая книга Шалева не только мучительна (а значит — и очистительно трудна) для души, но еще и виртуозно сложна в своем сюжете. Прежние книги Шалева тоже отличались виртуозной сложностью сюжетной конструкции. Автор играл со временем, иной раз возвращая нас к прошлому, где еще не произошло что-то нам уже известное, иной раз забегая дальше своего рассказа, откуда только и становится понятным то, что прежде понятным лишь казалось, а порой еще и прослаивал эту игру «рассказами в рассказе», которые на вид были абсолютно чужды основному повествованию — но только на вид, потому что на деле все шло в дело и все получало свое место в общей картине, разве что картина эта возникала лишь по прочтении всего произведения. Но в своем новом романе Шалев добавляет к этим сложностям еще одну: как уже сказано, добрая половина глав имеют особые названия, и это дает понять, что перед нами — эпизоды семейной истории, сочиненные героиней книги, школьной преподавательницей Рутой Тавори. Прием по-своему замечательный, ибо в своих рассказах учительница Рута многое объясняет нам в сюжете, но в то же время мы понимаем, что многое из ею рассказанного она знать никак не может, а потому полностью ей доверять трудно, и нам остается только гадать, что же было «на самом деле»? Это хорошее, волнующее литературное ощущение. Потому что, как говорит сама героиня: «Однозначная истина скучна даже самой себе».

Ну а другие главы, те, что просто так и названы «Глава такая-то… глава такая-то»? А это тоже не я, подмигивает нам автор, это — запись интервью, которые некая исследовательница истории еврейских поселений Варда Канетти якобы берет у героини книги, Руты Тавори, и в которых Рута рассказывает о себе и своей семье. Судя по репликам интервьюера, Варда не очень-то понимает психологические глубины человеческих отношений, о которых предельно точно и захватывающе интересно, то исповедально, то саркастически насмешливо говорит Рута, но мы, восторженно понимающие, можем забыть о Варде и лишь благодарить героиню — и автора — за острое интеллектуальное наслаждение.

Есть в этой шалевовской конструкции и еще одна особенность. В некоторых интервью Руты Тавори мы снова сталкиваемся со многими событиями, уже известными нам по сочинениям самой Руты, но увы: в ее интервью они, эти события — или их мотивации и причины, — выглядят иначе, чем в ее же рассказах. И этот авторский прием заставляет нас снова и снова возвращаться к извечному «пилатовскому» вопросу: «Что есть истина?» Благодаря этим «столкновениям истин» Шалев ухитряется, счастливо избегая обычных схем детективного рассказа (или с удовольствием разрушая их), сделать чтение своей книги

не только мучительным нравственным вопрошанием и не только напряженным интеллектуальным приключением, но еще и радостным литературным переживанием.

А теперь, соединив все сказанное, легко сообразить, что Рута Тавори, голос которой мы слышим и в главах-интервью, и в главах, именуемых ее рассказами, оказывается сквозным повествователем всей книги (включая ее, книги, дополнительного подарка читателю в виде трех прелестных детских сказок). Вообще-то все прежние книги Шалева тоже были написаны от первого лица, то есть их всегда рассказывали главные герои, но на сей раз писатель впервые рискнул передать свои авторские права не мужчине, а женщине. Вплоть до права говорить о самых интимных (физиологических и даже сексуальных) женских переживаниях. Дерзкий — и, кажется, редчайший — литературный эксперимент!

Зачем он это сделал — загадка. Впрочем, Шалев, говоря словами поэта, издавна «ранен женской долей», и все самые симпатичные ему герои его книг — это сильные, высокие, мужественные (и красивые) женщины. Но ни одна из них доселе не получала главного слова в его книгах, где рассказчиками всегда были герои-мужчины, так что, возможно, он просто погашает старую-старую задолженность. Правда, можно думать и иначе. Можно думать, что у героя-рассказчика нового романа есть и другое, более важное назначение, нежели просто быть «голосом женщины». Ибо, закрывая книгу, мы отчетливо ощущаем, что нам рассказали не одну, а две параллельные истории семьи Тавори. Одну — реальную — историю своей семьи рассказала Рута Тавори в интервью, а другую — своего рода «миф семьи Тавори» — она же создала в своих рассказах. И взаимное отражение этих двух параллельных историй в непрерывно чередующихся главах позволяет автору создать мощное движение сюжета, которое до последних страниц держит в напряжении читателей романа, ибо его главная сцена, как уже сказано, отнесена на самый конец.

Но тут мы уже подходим к той границе, за которой предисловие грозит превратиться в пересказ. И, не желая лишать читателя удовольствия прочесть роман и подумать самому, мы лучше последуем примеру мудрой Шахразады: прекратим дозволенные речи и передадим слово самому автору — Руте Тавори, alias Меир Шалев.

Звонит мобильник. Высокий, плотного сложения парень смотрит на высветившийся на экране номер и поворачивается к женщине, с которой обедает.

— Мне нужно ответить, — говорит он. — Я мигом обратно.

И направляется к двери, на ходу пытаясь втянуть небольшой животик. Он еще не свыкся с этим приобретением, и живот всякий раз удивляет его заново — то в зеркале, над поясом, то под взглядами подруги, когда он трудится над ее телом.

— Алло?

— Я насчитал девять гудков, — отзывается в трубке знакомый голос. — Ты заставляешь себя ждать.

— Извини. Я в ресторане, пришлось выйти…

— У нас проблема.

— Я слушаю.

— Я тебе растолкую, осторожно и с умом, а ты постарайся отвечать мне в том же духе.

— Ладно.

— Помнишь нашу прогулку на природе?

— Сегодня утром?

— Что я тебе только что сказал? Осторожно и с умом. Никаких дат, никаких дней, никаких часов.

— Извини.

— Славная вышла прогулка…

Молчание.

— Ты что, не слышишь? Я говорю: славная вышла прогулка…

— Нет, я слышал.

— Но ты же не ответил!

— Потому как ты велел отвечать осторожно и с умом. Так что я мог ответить?