Выскочка из отморозков

Нетесова Эльмира Анатольевна

Герасим слушал молча.

— Короче, понял, что не отвяжется. Свернули с ним в сквер. Он увидел возле скамейки недопитую бутылку пива, взял ее, предложил обмыть встречу. — Борька крутнул головой и продолжил глухо: — Послал я его на лифте по всем этажам. Сам закурил, чтоб не сорваться. Так детство вспомнилось! — Подбородок пацана дрогнул. Борька сцепил руки в кулаки. Молчал.

— Чем же закончилась встреча? — спросил Герасим.

А парнишке вспомнилась лютая зима. Он катался с мальчишками на санках и жестоко простыл. Ангина дала высоченную температуру. Мать вызвала врача. Та

сделала уколы, выписала таблетки и посоветовала поставить на ночь водочный компресс. Мать сделала все. Но к ночи заявился отец и залпом выпил водку, потом выхватил из постели Борьку и вместе с матерью вышвырнул на улицу, на лютый мороз.

Борька стоял на снегу босиком, в одних трусах. Отец закрылся в доме на засов. В тот вечер их приютила соседка, жившая в доме напротив. А Борька подхватил пневмонию и целый месяц пролежал в больнице. Он и там вскакивал среди ночи от кошмарных снов. Ему виделся отец. В обезумевших глазах ярость, в руках нож, он бросается к матери, та вжалась в стену.

— Мама! Бежим! — срывается мальчишка с больничной койки. Такое много раз случалось наяву. Он стыдился отца. И только друзья–мальчишки знали правду о нем.

Помнилось и другое… Опять зима, он катался на лыжах с горы. Первый раз. И налетел на корягу. Удар! Лыжа в щепки, нога неестественно вывернулась, и жуткая боль пронзила все тело. Кажется, он закричал. Мальчишки сбегали к нему домой, хотели привезти Борьку на санках. Но, опережая их, к горке прибежал Герасим. Без шапки и куртки, как был дома. Он бережно принес Борьку домой, вызвал врача. Нет, отчим не отдал его в больницу, Борьке дома наложили гипс. А вот вылечиться и снова встать на ноги помог Герасим.

— Пить, — еле слышно просил пацан и видел перед собой встревоженные усталые глаза и руки с чашкой воды.

— Пей, сынок! Только выздоровей…

Борька лежал в постели, отчим кормил, поил, переодевал и умывал его каждое утро. А на ночь читал интересные книги и все успокаивал, что нога скоро заживет.

Чужой… Он много раз средь ночи вставал к пацану, сидел возле него до утра. И никогда не напомнил, не попрекнул провинившегося мальчишку тем, сколько сил и души вложил в него, даже когда тот откровенно хамил.

— Так как закончилась ваша встреча с отцом? — нарушил молчание Герасим.

— Он стал у меня клянчить на выпивку.

— Вот как?

— Потом хотя бы на пиво. И тут я не выдержал. Напомнил ему, сколько мне лет. Сказал, что в таком возрасте все отцы помогают детям. Он очень обиделся за это напоминание, хотел наказать, как когда–то в детстве, ну и нарвался. А не надо наезжать…

— Избил Николая?

— Ну кого там трамбовать? Я просто слегка поддал, он и улетел в кусты. Искать его или поднимать и отряхивать не стал. Докурил сигарету и ушел. Думаю, больше он не захочет останавливать и виснуть у меня на руках.

— Не стоило бить, Борис! Плохой или какой, он твой отец.

— Ты знаешь, как он там, в парке, материл нас с матерью? Даже лютые враги вот так не посмели б, родные и тем более. Мне было обидно за мать. Не за себя, за нее этого прохвоста в куски стоило б порвать. Он все еще грозит, — трясло парня.

— Николай с чего запил? — спросил Герасим.

—

По–моему, таким родился. Иным не помню. Не знаю, как мама за него вышла? Как–то на Пасху мы с мамкой пришли к заутрене, отстояли службу, освятили куличи и яички. Я слышал, как мать просила Бога образумить и исцелить раба Николая, своего мужа. А после церкви пошли мы с ней на кладбище, на могилы ее родителей. И там увидели отца. Знаешь, что он там делал? Сказать стыдно…

Борька помолчал с минуту и опять заговорил:

— Люди шли на кладбище из церкви, оставляли на могилах для покойных всего понемногу и рюмку вина иль водки. Ну, так положено по обычаю — уважить покойного, поделиться с ним всем освященным. Так вот и мы за тем пришли. Я первым увидел родителя. Он ходил по погосту и собирал с могил спиртное. Конечно, и еду в сумки сгребал. Люди гнали его, а он скандалил и матерился. Пока не позвали сторожа. Ну, из посетителей нашлись двое мужиков покрепче. Закрутили ему руки на уши и через забор кладбища перебросили. Сторож ему собаками пригрозил. Мол, подойдешь к воротам, всех спущу с цепи. Не порочь погост, нехристь! Знаешь, как нам с мамкой было стыдно. Ведь он, когда его перекинули, оглянулся и узнал нас. Стал звать бухнуть с ним. На нас все люди смотрели как на чумных. А он стоял за забором и, когда понял, что не пойдем с ним, стал материть и проклинать нас. Помню, мы шли с кладбища, боясь поднять голову или оглянуться по сторонам. На погосте в тот день было много людей, весь город…

— Забудь! Успокойся! Прошло много лет. Люди уже давно поняли, кто есть кто. А ты все еще терзаешь себе душу.

— Я только один раз ему вмазал за все, а сколько мы от него получили — не счесть.

— Его давно нет в этом доме. Он не придет сюда. А если появится, я сам с ним разберусь. Вашего вмешательства не потребуется.

— Коли возникнет, пусть на себя обижается. Теперь я сам смогу с ним справиться. Знаешь, он перестал быть мужиком. Его одним щелчком с ног свалить можно. Не верю, что решится прийти, если только жить не надоело. На него даже менты не оглядываются, считают хуже дворняги.

— Да ну его! Стоит ли он того, чтоб о нем столько говорили? — отмахнулся Герасим.

— Он мне весь день испортил сегодня. Я на свидание опоздал из–за него.

— С Ириной?

— А ты откуда знаешь?

— Ну как же? Вся улица в курсе твоих сердечных дел. Мальчишки за тебя переживают. И говорят, что, если увидят Ирку с другим, выдернут ей ноги из задницы, — хохотал Герасим и спросил: — Куда ж ты остальных подружек подевал?

— Они с другими тусуются. Ну, по–вашему — встречаются, дружат. Не могу же я один всех сразу любить. Их много!

— Выходит, первая любовь крепче всего?

— Знаешь, девки все одинаковы, а вот для жизни, на будущее, только одна годится.

— Чем же она лучше других? — спросил отчим.

— Она как друг самая надежная. Нигде не бросит, не подведет и не заложит. Всегда правду говорит в глаза. Она не как другие. Свой пацан. И я люблю ее! — покраснел Борька.

— Вот с этого последнего надо было начинать!

— Ну если ты слышишь много, знай все!

— Ты меня не удивил. О том мне тоже давно известно.