Высоко в небеса: 100 рассказов
Шрифт:
— Доброй ночи.
— Пока.
— Прощай.
Потом около полуночи Уэллс поехал один домой спать.
На следующий день он прибил пумперникель к своему трюмо.
— Я чуть не заплакал, когда два года спустя моя мать выбросила его в мусоросжигатель, пока я был в колледже.
— А что произошло в тысяча девятьсот двадцатом? — спросила жена. — В Новый год?
— Ах, да, — сказал мистер Уэллс. — Я случайно, в полдень, проходил мимо здания суда. Шел снег. Я услышал бой часов. Боже, подумал я, мы же должны были встретиться здесь сегодня! Я подождал пять минут. Нет, не прямо перед
Он встал из-за стола и оплатил счет.
— И еще я возьму вот эту неразрезанную буханку, — добавил он.
Когда они с женой шли домой, он сказал:
— Мне пришла в голову безумная идея. Мне всегда хотелось знать, что сталось с каждым из нас.
— Ник по-прежнему в городе, в своем кафе.
— А как насчет остальных? — Лицо мистера Уэллса порозовело, он улыбался и размахивал руками. Они разъехались. Том, кажется, в Цинциннати. Он кинул быстрый взгляд на свою жену. — Просто так, пошлю ему этот хлеб!
— Но…
— Точно! — Он рассмеялся и зашагал быстрее, похлопывая ладонью по буханке. — Пусть он вырежет на нем свое имя и отправит дальше остальным, если знает их адреса. И в конце концов обратно ко мне со всеми именами!
— Но, — возразила она, беря его под руку, — это лишь опечалит тебя. Такие штуки вы проделывали так много лет назад, а теперь…
Он не слушал. «Почему днем такие идеи не приходят мне в голову? — думал он. — Почему они всегда приходят после захода солнца? Утром перво-наперво, — думал он, — ей богу, отправлю этот хлеб Тому, а потом остальным. И когда он вернется, у меня будет точно такой пумперникель, как тот, что сгорел в печи! Почему бы нет?»
— Посмотрим, — сказал он, когда жена открыла входную дверь и впустила его в духоту дома, гостеприимно встречающего их тишиной и теплой пустотой. — Посмотрим. Мы еще пели тогда «Греби, греби, гребец лихой», верно?
Утром он спустился в гостиную, на мгновение остановившись в ярких лучах солнца, — свежевыбритый, с почищенными зубами. Все комнаты были залиты солнцем. Он с интересом взглянул на утренний стол.
Жена занималась приготовлением завтрака. Медленно и спокойно она нарезала вчерашний пумперникель.
Он уселся за стол в лучах теплого солнца и протянул руку к газете.
Она взяла ломтик свеженарезанного хлеба и поцеловала мужа в щеку. Он похлопал ее по руке.
— Тебе один или два тоста, дорогой? — нежно спросила она.
— Два, пожалуй, — ответил он.
1951
The Pumpernickel
Последние почести
Гаррисон Купер еще не вступил в пору старости: ему исполнилось всего тридцать девять; на таком рубеже сорок лет — это уже горячо, а тридцать — холодно; разница весьма серьезная, не только в смысле температуры, но и в смысле мироощущения. Человек незаурядных, даже блестящих, способностей, он не связал себя брачными узами и не собирался этого делать, не завел детей, которых мог бы с чистой совестью признать своими, а посему располагал свободным временем; однако летним утром 1999 года он почему-то проснулся в слезах.
— Что такое?
Выбравшись
Это не помогло: у Гаррисона Купера обнаружился тайный запас меланхолии, которая даже во время бритья стекала ручейками по намыленным щекам.
— Господи, как на похоронах! — воскликнул он. — Но вроде бы никто не умер?
На завтрак он, вопреки обыкновению, съел недожаренный тост, а затем отправился к себе в лабораторию, надеясь, что Тайм-Ровер подскажет, почему из глаз текут слезы, когда для этого нет видимых причин.
Тайм-Ровер? Ах да.
Дело в том, что после тридцати Гаррисон Купер посвящал большую часть времени разработке схем невообразимого прошлого и неизведанного будущего. Фантазии мужчин обычно реализуются в виде машины, которая прекрасна, как женщина. Гаррисон Купер направил свои мечты в другое русло: из воздуха и раскатов грома он создал свое собственное средство передвижения и назвал его машиной Мёбиуса.
Краснея от наигранного безразличия, он объяснял знакомым, что берет полосу прошлого и полосу будущего, а потом скручивает их на пол-оборота в точке настоящего, чтобы образовалась односторонняя петля. Вроде тех бумажных восьмерок, которыми в девятнадцатом веке забавлялся математик А. Ф. Мёбиус.
— Ну, конечно, Мёбиус, — начинали мямлить знакомые.
А про себя ужасались: «Караул. Надо уносить ноги».
Гаррисон Купер не принадлежал к числу одержимых ученых, но был безнадежным занудой. Не заблуждаясь на сей счет, он с некоторых пор отгородился от мира, чтобы завершить работу над машиной Мёбиуса. В то странное утро, когда у него из глаз дождем катились холодные капли, Гаррисон Купер вперился взглядом в эту хитроумную штуковину — чтоб ей пусто было — и силился понять, что же мешает ему ликовать и радоваться жизни.
Его мысли прервал звонок в дверь лаборатории: оказалось, это редкий гость — настоящий курьер компании «Вестерн Юнион» на настоящем велосипеде. Гаррисон Купер расписался в получении телеграммы и собирался было прикрыть дверь, но заметил, что парнишка жадно разглядывает машину Мёбиуса.
— Что это? — воскликнул он.
Гаррисон Купер отступил в сторону и позволил пареньку обойти машину кругом; взгляд посыльного скользил то вверх, то вниз, то вбок по громадной обтекаемой восьмерке из меди, латуни и серебра.
— Как я сразу не догадался! — вскричал наконец мальчишка, просияв улыбкой. — Это же машина времени!
— Глаз-алмаз!
— Когда вы отправляетесь? — спросил паренек. — В какие края? Кого хотите повстречать? Вам нужен Александр Македонский? Цезарь? Наполеон? Гитлер?
— Боже упаси!
Парнишка сыпал именами, как по списку:
— Линкольн?
— Уже ближе.
— Генерал Грант! Рузвельт! Бенджамин Франклин?
— Франклин? Пожалуй!
— Везет же некоторым!
— Кому, мне? — ошеломленный, Гаррисон Купер заметил, что машинально кивает головой. — Во истину, мне повезло, да еще так неожиданно…