Высотка
Шрифт:
– Вы думаете, мы в душе веселимся?
– Разве нет? Вместе мы победим пустой лифт. Впервые в жизни – лет, пожалуй, с трех – не имеет значения, что мы делаем. И если подумать, это действительно очень интересно…
Элеонора склонила голову Лэйнгу на плечо. Он сказал:
– Что-то, похоже, не так с кондиционером… на балконе, наверное, воздух посвежее.
Держа Лэйнга за руку, Элеонора взяла свою сумку.
– Хорошо. Вы, доктор, стеснительный распутник…
Они дошли до балконной двери, и тут высоко над ними раздался звон разбитого
Все высыпали на балкон; Кросланд и Стил уцепились друг за друга, словно каждый старался не дать другому сигануть через край. Прижатый к перилам, Лэйнг видел собственный балкон в пятнадцати футах и в немыслимый миг паники даже испугался: не он ли жертва. Вокруг люди, перегнувшись через перила, вглядывались через бинокли во тьму.
Далеко внизу, вдавленное в мятую крышу автомобиля в переднем ряду, лежало тело человека в вечернем костюме. Элеонора Пауэлл, с перекошенным лицом, отшатнулась от перил и протиснулась мимо Кросланда. Лэйнг, одновременно пораженный и возбужденный, вцепился в металлический поручень. Почти на всех балконах громадного фасада теперь стояли люди; жильцы смотрели вниз, словно из лож громадной оперы под открытым небом.
Никто не подошел ни к разбитой машине, ни к вмятому в ее крышу телу. Лэйнг, глядя на порванный смокинг и лакированные туфли маленького размера, узнал в покойнике ювелира с 40-го этажа. Его очки лежали у переднего колеса машины; в невредимых хрустальных линзах отражались яркие огни высотки.
4. Вверх!
После смерти ювелира события продолжали стремительно развиваться в тревожном направлении. Ричард Уайлдер, живущий на двадцать четыре этажа ниже доктора Лэйнга и по этой причине гораздо сильнее ощущающий давление высотки, одним из первых понял в полной мере, какие происходят перемены.
Уайлдер три дня был в отъезде – снимал сцены для нового документального фильма о волнениях в тюрьме. Бунт заключенных в большой провинциальной тюрьме, широко освещаемый в газетах и на телевидении, дал возможность вставить в фильм острые кадры.
Уайлдер вернулся домой после обеда. Он каждый вечер звонил из гостиницы Хелен и деликатно расспрашивал о новостях, но она ни на что особенно не жаловалась. Тем не менее ее уклончивые ответы беспокоили Уайлдера.
Припарковавшись, он с трудом выбрался из машины и со своего парковочного места на краю автостоянки внимательно оглядел фасад громадного здания. На первый взгляд все было спокойно. Сотни машин стоят на парковке ровными рядами. Этажи балконов поднимаются навстречу солнцу, за перилами пышно растут растения в горшках. На мгновение Уайлдеру даже взгрустнулось – всегда готовый к действию, он наслаждался перепалками прошлой недели, когда приходилось осаживать агрессивных соседей, особенно с верхних этажей, портивших жизнь Хелен и двум сыновьям.
Некоторый диссонанс вносило только разбитое большое окно на 40-м этаже, через которое несчастный ювелир отправился в последний полет. На крыше были два пентхауса – северный занимал Энтони Ройял, в южном жили ювелир с женой. Сломанную раму не заменили, и звездочка осколков напомнила Уайлдеру то ли тайнопись, то ли отметку на фюзеляже боевого самолета – знак убийства.
Уайлдер достал из машины чемоданчик и сумку с подарками для Хелен и сыновей. На заднем сиденье лежала кинокамера – Уайлдер планировал отснять несколько сот футов пилотных кадров для фильма о высотке. Необъяснимая гибель ювелира подтвердила его убежденность в том, что следует снять документальный фильм о жизни в высотке – и смерть ювелира может стать завязкой. Счастье, что Уайлдер живет в том же доме, что и покойник, – это придаст фильму биографические черты. Когда закончится полицейское расследование, дело передадут в суд, а большой вопросительный знак дурной славы так и останется на том, что Уайлдер называл «этот дорогущий дом» или «этот висящий замок, распространяющий семена интриг и разрушений».
Подхватив багаж мускулистыми руками, Уайлдер пошел по стоянке к зданию. Его собственная квартира располагалась прямо над главным входом, и он ожидал, что Хелен выйдет на балкон помахать рукой – такая у них возникла небольшая компенсация за парковку на краю стоянки. Однако почти все жалюзи были опущены.
Прибавив шагу, Уайлдер добрался до первых рядов машин. И тут иллюзия порядка начала таять. Машины в первых трех рядах были усыпаны грязью; лощеные когда-то бока покрылись царапинами и вмятинами. Дорожку вокруг здания заваливали бутылки, банки и осколки – мусора было столько, словно он сыпался с балконов непрерывным потоком.
В вестибюле выяснилось, что два лифта не работают. В холле царила тишина, словно здание бросили. Офис управляющего был заперт, неразобранная почта лежала на плитках пола у стеклянных дверей. На стене, обращенной к лифтам, виднелась полустертая надпись – первая из ряда призывов и посланий, которые скоро покроют все доступные поверхности. Граффити отражали уровень образованности жильцов. Несмотря на проявленные живость ума и богатое воображение, искусные акростихи, палиндромы и игривые непристойности, выполненные на стенах аэрозольными красками, превратились в разноцветное нечитаемое месиво – вроде дешевых обоев в прачечных и туристических агентствах.
Уайлдер с нарастающим нетерпением ждал в лифтовом холле, раздраженно колотя по кнопкам. Лифты не реагировали. Все они подвисли между 20-м и 30-м этажами и совершали только короткие перемещения. Подхватив багаж, Уайлдер зашагал к лестнице. В темном коридоре второго этажа он запнулся о пластиковый мешок, набитый мусором – тот лежал у двери его квартиры.