Выстрел из вечности

Шилов Павел

Не знаю почему, но я согласился. Мне до конца хотелось понять этого человека. Почему он напускает на себя маску простака, ведь на самом деле он не так и прост.

Дождь кончился, и теперь улицы в городе были чистые и весёлые. Может быть, это от зажжённого света, так как стемнело, и весь город как-то по-особому благоухал увяданием прелого листа, травы. Особенно чувствовался запах в аллее среди деревьев, где росли высокие раскидистые липы, которые, отбросив листву, стояли тихие и присмиревшие, готовые к любым невзгодам и потрясениям стихии. Здесь, как нигде, было много листвы, которая слегка парила. Увидев увядание природы, Журавлёв как-то сразу погрустнел, осунулся. И тут передо мной стал совсем другой человек: сгорбленный, унылый, повидавший на своём веку много того, о чём мы и не догадываемся.

– В магазин

надо зайти, – сказал Иван Петрович, – без вина я к своим марухам не хожу. Стыдно как-то. Когда выпью, храбрее становлюсь.

Я хотел было спросить, мол, почему так, но посчитал, что слова излишни, если захочет, старик и сам расскажет. Он вытащил кошелёк, подсчитал деньги.

– Слава, двух рублей не хватает на три пузыря, подкинь, если есть, – обратился он ко мне.

Я вытащил из кармана трёшницу, от которой отказался шофер, и подал.

– Голубуска, три бутылоськи Русской, – сказал Иван Петрович продавщице.

На улице старик стал опять самим собой. Он смотрел себе под ноги и молчал. Я тоже не знал о чём говорить, да и не хотелось раньше времени вспоминать какие-то случаи, факты, детали. Просто идти и ни о чём не думать. Такая ходьба успокаивала, притупляла остроту восприятия. На третьем этаже пятиэтажного здания Иван Петрович позвонил в квартиру.

– Сейчас, сейчас, – послышался за дверью женский голос, а потом, – Ваня, это ты? Давно жду.

На пороге появилась женщина лет сорока трёх, полногрудая, но не полная. Сразу было видно – следит за собой. Густые, чёрные волосы уложены на голове кольцом, губы слегка подкрашены.

– Снимайте свою одежду. Я отлучусь на одну минутку, – сказала она и ушла.

Через несколько минут она появилась в зелёном, шёлковом платье, улыбающаяся и какая-то вмиг подобревшая. Иван Петрович, взглянув в её лицо, ожил, прошёл на кухню, вытащил из сумки бутылки и поставил на стол. Хозяйка приготовила закуски. Журавлёв на правах хозяина налил в стопки водку.

– Ну, так стос, Зинуска, за насу с тобой свадебку. Вот и свидетель, – сказал он.

– Иван, брось паясничать, – не поддержала женщина игривого тона, – лучше выпьем молча.

Больше он её не задирал, успокоившись как-то сразу, будто в нём надломилось что-то важное в его жизни. А Зинаида на него ноль внимания: ела, пила и смотрела мне страстно и с вызовом. Мне было неудобно от этого открытого взгляда, но я упорно молчал. Зинаида завела радиолу и пригласила меня на танец. Иностранная певица чего-то ждала, надеялась, любила. Я чувствовал, как под тонким шёлковым платьем бьётся жаркое сердце тоскующей женщины, и вся она возбуждённая, горячая льнула ко мне. Крупные, карие глаза искали во мне ответа на свой порыв и откровение. И была в ней притягательно – ласкающая сила истрадавшейся души. Мне показалось, что я влип, растворился в её теле. Танец кончился. Она с трудом оторвалась от меня, села на диван.

Иван Петрович поднялся из-за стола, подошёл к раковине, ополоснул руки, вытер полотенцем. На лице появилась маска.

– Ну, ладно, Зинуска, голубуска, надо идти. Спасибо за хлеб, соль, – сказал Журавлёв, – а ты Слава, мозешь оставаться, смотри, как зенщина растревожена. Не оставлять зе её в таком состоянии.

Зинаида ничего не ответила, просто зарделась ещё больше, сверкнув в сторону старика ненавидящим взглядом. Я тоже поднялся и пошёл одеваться вместе с Журавлёвым. Он ещё раз сказал, мол, оставайся, но в его голосе не было уверенности.

На улице, когда мы вышли из квартиры, я отметил про себя: вот Большая Медведица, а это Малая, вон сгорает звезда. В окне нашей знакомой потух свет, видно очень расстроилась.

С севера дул сильный ветер. Похолодало. Иван Петрович застегнул свой плащ на все пуговицы. Шёл с боку меня, понурив голову. Вскоре я услышал всхлип, повернулся. Журавлёв утирал платком нос. Мне стало как-то неудобно видеть его слёзы, я отвернулся и стал смотреть в сторону станции, где гудели поезда.

– Что, Слава, смотришь так недоумённо? – тихо вздохнул Журавлёв, – правда, я и эта женщина – несовместимость. Но Зинаида и моя покойная Оксана, как две капли воды, что походка, что взгляд, что фигура. Но как только она заговорит, как обухом по голове, чувствую бездну, пролегающую перед ними. Сразу становится не по себе. Начинаю сравнивать голос Оксаны и Зинаиды. Между прочим, жена меня встречала радостно. Заметив меня, где-либо на улице, летела ко мне, как на крыльях. Не было случая, чтобы она прозевала этот миг. Мне порой казалось, что она только и следит за тем, когда я приеду. Для неё это был великий праздник. А когда Оксана почувствовала, что у нас будет ребёнок, спросила: «Ваня, ты рад? Я боюсь, что тебя не будет дома». – Эх, Слава, молодость, глупость.

– Почему? – вмешался я в его рассказ.

– Да хотя бы потому, что верим разным слухам, сплетням и ревнуем без всякой меры.

– Так-то оно так, если женщина ещё красива, то и мужчины на неё оборачиваются и хотят завладеть ею.

– Ты думаешь, мне приятно притворяться, да мне до слёз больно, но ничего не могу поделать с собой, – утирая нос, промолвил Журавлёв. – Началось это со смертью жены Оксаны. И виноват, кто ты думаешь? Да Мишка Сычов. Он – мерзавец перешёл мне дорогу. Жена у меня была очень красивая и ласковая, а я офицер – не своя воля, постоянно в отъездах, куда послали, поехал. Всё командировки да командировки. В гарнизоне пошли сплетни, что моя Оксана, якобы, немецкая подстилушка, а она была у меня девственница, и было ей в то время всего девятнадцать лет, и тут такое про неё. Я думал, уничтожу злодея, кто распускает эти слухи, да понимаешь, всё было некогда. А время шло. Мишка пустил слухи, что он, якобы, спит с моей Оксаной, когда я в отлучке. Да и забеременела она не от меня, а от него, и придётся ему жениться на ней. Я от этих сплетен и слухов, прямо скажу, обалдел. – «Ваня, когда ты успокоишься? Я устала от твоих отлучек», – сказала она мне. И что меня дёрнуло за язык, не знаю, дескать, Мишка Сычов тебя обхаживает, что тебе ещё надо? Она вся задрожала, побелела. Я услышал сквозь сдавленное дыхание – дурак, потом она закричала, не сдерживая себя: «Да, да, ходит ко мне, цветы носит, замуж зовёт, говорит, я всё прощу, Ванькиного ребёнка усыновлю». Я не знал тогда, как её успокоить, а она будто в неё вселился бес, всё кричала и кричала. И странное дело, она никак не хотела успокаиваться. Мне стало казаться, что мою Оксану просто подменили. В ней было столько злости, ненависти ко мне, что я удивился. Она с презрением откинула мою руку с плеча, выскочила из дому и убежала. Я хотел её остановить, но где там, она и слушать не хотела, видимо, оскорбление моё для неё было смертельным. Ночью она не пришла домой. Я грешным делом подумал, что она сбежала к родителям на Украину. Через день мне сообщили из районной больницы, что она неквалифицированно прервала беременность на шестом месяце, сейчас находится в тяжёлом состоянии. Я бросился в больницу на попутке, но что я мог сделать? Перед смертью Оксана сказала мне: «Прости, Ваня, если можешь. Не поминай меня лихом, женись». Правду говорю, я заревел, опустив голову на её грудь. Она гладила мою голову и что-то шептала. Я сказал ей, мол, придушу Мишку. Это он – сволочная душа, изгадил нам жизнь. Ему нет прощения. Тебя загубил, нашего сына и меня. – «Успокойся, Ваня, Бог ему судья», – сказала она. Я не заметил, как она отошла. Очнулся, жена была уже мертва. Во мне что оборвалось главное, да ещё этот Мишка Сычов пустил слухи, что Оксана умерла из-за него, хотела Ванькиного ребёнка вытравить, чтобы выйти за него Мишку.

– Иван Петрович, а почему он вас не узнал этот Мишка то? – спросил я.

– Так он меня и не знает. Мне Оксана показывала его со стороны раза три, я его и запомнил, а так мы с ним не знакомы. А встретились мы с Оксаной на неметчине. Она работала у одного бюргера в поле. Я же как раз бежал из концлагеря. Вижу девушку, по обличию понял – русская. Ну и подошёл, а что было делать? Есть охота. Заговорил. Она принесла мне молока и краюху хлеба, а потом сказала: «Давай я тебя спрячу до прихода наших. Хозяева теперь тихие, боятся возмездия. Я уверена, хоть и увидят, промолчат». – Так я и дождался своих. Потом мы с ней переписывались. Я позвал её. Она бросила всё и приехала. Вот такая моя судьба.

Мы с моим новым знакомым брели по улицам уснувшего города. Редкие пешеходы, не оборачиваясь, проходили мимо.

Конец ознакомительного фрагмента.