Выстрел в Опере
Шрифт:
Рыжая деловито прощупала взором изумрудный дом-«шкатулку» — единственный в Киеве, украшенный лепниной из фарфора.
Мысленно дорисовала недостающую башню к фасаду дома 18-ть — бывшей 2-й гимназии, где учился в приготовительном классе Миша Булгаков и служил в должности регента хора его родной дядя Булгаков СИ.
Положила руку на грудь, где, на шнурке, под рубашкой, висел не крест, а диковинный ключ от первого 13-го дома…
А шагов десять спустя повела себя и вовсе чудно.
Резко остановилась, и на ее круглом лице объявилось симптоматичное выражение, случающееся у особей женского пола, внезапно и не запланированно встретивших на пути главного мужчину своей жизни, который уже бросил их болезненно и навсегда.
Вот только никаких мужчин на пути рыжей не наблюдалось.
За низкой оградой аллеи, сияя семью золотыми и сине-звездчатыми куполами, стоял Самый прекрасный в мире Владимирский собор!
Рыжая впилась в него отчаянно-страдающим взглядом.
Но на том чудеса не закончились.
Аккурат в это самое время в начале аллеи появился еще один женский экземпляр — длинноногий, надменно-красивый и по-июльскому полуголый. Экземпляр сопровождал мужчина, глядевший на обнаженное, перечеркнутое узкой полоской бретельки плечо своей спутницы так, словно жаждал откусить от него хоть кусочек.
— Я тебе сто раз говорила, это был обычный девичник! И если ты будешь вести себя, как идиот… — раздраженно отчитывала сопроводителя девушка, невзирая ни на его обожание, ни на него самого.
И поперхнулась, увидев рыжую.
— Аллочка, ну пойми… — заныл парень.
И замолчал.
Позабыв про воспитуемого мужчину, длинноногая направилась в сторону рыжеволосой. Подошла к ней мелкими, робкими шажками, посмотрела с ничем не объяснимым восторгом на ее двадцатилетней давности полосатую мужскую рубаху, израненные дырами дешевые джинсы и вдруг переломилась пред той пополам в непонятном и низком поклоне.
— Слава Вам, Ясная Киевица! — пролепетала она исполненным преклонения голосом.
Рыжая вздрогнула.
Оглянулась.
Глубоко и нервно засунула руки в карманы измученных джинсов и, буркнув невнятное «здрасьте», позорно помчалась прочь.
— Кто это такая? — Мужчина стоял за спиной своей девушки, потрясенно косясь в сторону убегающей замарашки. — Вид у нее бомжовый.
— Молчи! — зло шикнула девушка. И злость ее адресовалась вопрошающему, его реплике, увиденной им не лестной для нее мизансцены, — уважительно обминая рыжеволосую. — Ты не знаешь, кто она. Ты живешь в ЕЕ Городе!
— Итак, на повестке дня у нас три вопроса. Первый: можем ли мы колдовать для собственной надобности.
Выговорившая эти казенные слова черноволосая дама застыла в раме балконных дверей, распахнутых в солнечный, шелестящий листвой Ярославов Вал.
Внизу, по улице, в русле которой пролегал в XI веке высокий вал, построенный Ярославом Мудрым, желавшим защищать свой стольный Град от врагов, шествовали неспешные киевляне, нимало не задумывающиеся ни о происхождении названия улицы, ни о том, кто живет в коралловой башне дома-замка на Яр Валу № 1.
В Башне же обитали шестеро.
Вылизанная (собственным языком) белоснежнейшая кошка Белладонна, сидевшая на полу в двух шагах от казенной дамы и вполне серьезно взиравшая на говорившую. Громадный и исхудавший черный кот Бегемот с разбойничьей мордой и надорванным ухом, умостившийся поодаль, презрительно повернувшись к честной компании задом. И круглая рыжая кошатина по имени Изида Пуфик, возлежавшая в виде раскормленной горжетки на шее улыбающейся, смешливой девицы.
Раскормленная горжетка чем-то неуловимо напоминала свою хозяйку — вопиющую блондинку — крутобюстую, круглоглазую и круглоносую. А вот сидящая рядом с блондинкой рыжая барышня в полосатой рубахе — казалась полной противоположностью соседки.
Да и вообще, все три женщины — брюнетка, блондинка и рыжая, собравшиеся в круглой комнате Башни, — были полной противоположностью друг друга, и стороннему наблюдателю трудно было б измыслить причину, способную объединить воедино подобный триумвират.
— …В частности, могу ли я с помощью магии увеличить доход моих супермаркетов? — Голос черноволосой Кати звучал властно, и ее голосу шла властность, а ей самой совершенно не шли золотые очки с узкими, «сощуренными» стеклами.
Впрочем, если не считать этой неважной детали, лицо Екатерины Дображанской было красивым настолько, что у увидевшего ее впервые пропадали желанья и мысли.
Разлет ее бровей, разрез глаз, прихотливый вырез губ — впечатывались в память, как клеймо в кожу раба.
Однако беловолосая Даша Чуб, по кличке Землепотрясная, исповедовала принцип:
«Мы — не рабы, рабы — не мы!»
— Не можешь! — безапелляционно заявила она. — Я уже поведьмовала для собственной надобности. Все помнят, чем мое ведьмовство окончилось. Три аварии и один труп!
Круглобокая, крепко сбитая и упругая, как мяч, Даша вызывала непреодолимое желание ущипнуть ее за вкусный бочок.
Ге улыбка заражала, манеры — пугали, а наряд приводил в недоумение. Помимо рыжей кошки, Землепотрясную украшало множество завлекалочек и минимум одежды. Точнее, из одежды на Даше была лишь старая простыня, повязанная на шее крест-накрест.
Зато на руках ее звенело не меньше двадцати золотых браслетов, на шее лежали четыре мониста из золотых дукатов, в ушах висели огромные серьги, рожденные в эпоху Киевской Руси. Белые волосы, заплетенные в сотню пухлых папуасских косичек, блестели золотыми заколками.
— Второй труп был бы твой, если бы Маша тебя не воскресила, — сморщилась Чуб в сторону красивой Кати и перевела взгляд на третью.
На фоне яркой блондинки и изумительно красивой брюнетки Маша Ковалева, рыжая и смурная, казалась совсем неприметной.
С высоким готическим лбом, с золотыми бровями, почти сливающимися по цвету с пергаментной кожей, с глазами, переполненными вопросами, на которые не стоит знать ответы, она вызывала чувство смущенного непонимания.
Рыжая сидела на краю дивана, сутулясь и опустив глаза, точно ее терзало изнутри неразрешимое и гнетущее нечто.