Выстрел в Опере
Шрифт:
— Прекрасно, — подбила итог Катерина, метнув на Машу озабоченный взгляд. — Теперь третий вопрос — самый важный. Что происходит с нашей Машей?
— Со мной? — Впервые за весь разговор рыжая подняла глаза и сконфуженно посмотрела в лицо «председательнице».
— Да! — Впервые за весь разговор Даша Чуб встала под Катины знамена. — Это точно! С ней точно че-то происходит!
— У тебя какие-то проблемы? — Катин голос стал сладко-ватным. — Ты как в воду опущенная.
— Хуже, — уже утопленная! — поддержала ее Даша и с энтузиазмом почесала нос.
(Чесать нос в припадке задумчивости было третьей из Дашиных привычек.)
Маша
— Дело в том… — проговорила она, — что я… Нет, сначала другое. Вы должны это знать. Я как раз собиралась сказать. Дело в том, что…
Дело в том, что всего пять дней назад Мария Владимировна Ковалева, студентка исторического факультета педагогического университета [1] , двадцати двух лет от роду, была серым и мечтательным существом, проживающим по адресу улица Уманская, 41, с мамой и папой.
1
Поскольку свой педагогический университет сама Маша по-прежнему именовала — институтом, в дальнейшем мы последуем ее примеру, так как, по мнению Маши (и автор с ней совершенно согласен), — Университет в Киеве только один.
И была она им до тех пор, пока не получила в подарок Город.
Умирающая Киевица Кылына, властительница тысячелетнего Киева, передала свою власть им, троим и случайным, оставив в наследство круглую Башню на Яр Валу — с тремя говорящими кошками, с кладовыми, полными зелий и трав, со шкафами, полными объезженных метел, — и книгу Киевиц, полную древних и страшных знаний…
И оказалось, мир совсем не такой, каким казался им — затюканной студентке непрестижного вуза, горделивой владелице сети супермаркетов и арт-директору ночного клуба «О-е-ей!», бывшей по совместительству певицей-неудачницей.
В этом открывшемся им мире не было ни времени, ни смерти, ни тем паче случайностей. Здесь можно было ходить сквозь время и воскрешать мертвых, летать над землей и вселять любовь в своих врагов.
Но чтобы ты ни делал, твое добро всегда оборачивалось злом, а зло добром.
И тот, в кого наивная отличница Маша была безответно влюблена с первого курса, оказался убийцей.
И умер, спасая Машу от смерти, оттого что испил приворотного пойла.
И теперь Маша считала его убийцей себя.
А человек, которого полюбила новая Маша, умер сто лет назад, а за восемь лет до смерти похоронил единственного сына, умершего в Киеве в наказание за поступок отца.
Потому что Город был живым и мог любить и карать!
И звали этого человека Михаил. А фамилия его была Врубель [2] . И Маша отказалась от него сама, в награду за то, что не могла считать наградой. И теперь эта награда мучила ее, став ее Страшною Тайной.
Как мучило ее и то, что, будучи не ведьмами, а Киевицами, они все же были ведьмами — минимум наполовину, поскольку ни одна из них больше не могла войти в церковь, и отныне Маше был заказан путь в ее самый любимый, расписанный Васнецовым и Врубелем, Самый красивый в мире Владимирский собор.
2
Врубель Михаил Александрович (1856–1910) — великий русский художник, герой предыдущего романа «Киевские ведьмы. Меч и Крест».
И теперь Маша считала себя нечистой.
Как мучило ее и то, что она, еще неделю назад послушная и тихая, насмерть поссорилась с матерью и ушла из дома.
Как мучило и то, что она уже три дня не видела папу.
И теперь Маша считала себя — плохой дочерью.
Как мучило ее и то, что произошло с ней сегодняшним утром, когда, кое-как собрав прошлое «я» в кулак, она отправилась в институт на консультацию перед экзаменом…
В первую минуту, перешагнув порог родной альма-матер, Маша поверила, что случившееся с ней — странный сон.
Здесь, в стенах привычного педагогического, все было так, как всегда. Студенты как всегда не обращали внимания на невзрачную заучку Ковалеву — в мешковатой одежде, с бледным лицом. И, поднявшись на второй этаж, дойдя до последней ступеньки, Маша как всегда посмотрела на часы, проверяя, по-прежнему ли исправно работает ее внутренний будильник?
Внешнего, то есть реального будильника у нее не было никогда. Раньше — в прошлой жизни — ей достаточно было сказать себе, ложась спать: «Я должна проснуться в 9.00» (или в 7.30, или в 8.15) — и она открывала глаза в назначенный час. А выходя из дома, точно рассчитывала время на путь, с учетом всех пробок и перебоев с транспортом.
Вот и сейчас старенькая преданная «Чайка» на ее руке показывала, что до консультации осталась ровно минута — как раз столько, чтобы пройти по коридору, свернуть направо и оказаться у назначенной аудитории.
Все было, как прежде, как обычно, как раньше. И на Машу накатил несказанный, иллюзорный покой. И она совсем было собралась наслаждаться своей иллюзией не меньше получаса, слушая потрескивающий голос Марковны, как всегда диктующей им подробные ответы на вопросы билетов…
Как вдруг, вывернув из ближайшей двери, пред ней зарисовалась самая грозная преподавательница их института, историчка, прозванная Василисой Премудрой (в сокращении — Васей).
Василису сопровождали две ярко накрашенных студентки. По кислым, просящим лицам последних было ясно: девицы относились к числу многочисленных несчастных, не сумевших сдать Васе предыдущий экзамен и, поджав студенческие «хвосты», явившихся пробовать счастье вновь — вновь безрезультатно.
Маша привычно кивнула преподавательнице, успев порадоваться, что экзамен ей она сдала на «отлично», прежде чем высокомерные черты Василисы Андреевны расплылись в благочестивой покорности, прежде чем Премудрая сделала шаг к Ковалевой и, склонив большое, грудастое тело в глубоком поклоне, прошептала:
— Слава Вам, Ясная Киевица!
А Маша вспомнила: в ее новой пятидневной жизни страшный препод была ее подчиненной! Главой орды киевских ведьм, не далее чем позавчера кричавших им «Слава!» на шабаше по случаю Ивана Купалы.
Студентка вжалась в стену.
Хвостатые девицы вытаращились на невероятную сцену — обе они, явно и недвусмысленно, не верили глазам.
— Я имею для вас опасную весть, — продолжая шокировать зрителей, Вася склонилась еще ниже. — В Городе неспокойно. Не все ведьмы признают вашу власть. Вправе ли я просить Вас о встрече с Вами и Вашим Ясным…