Выстрелы в замке Маласпига

Энтони Эвелин

– Это правда, – сказала Катарина. Рафаэль стоял над ней; его лицо было искажено яростью и презрением.

– Это ложь! Заведомая ложь! Почему вы не сказали этого раньше?

– Я думала, что сказала. Я испытала сильное потрясение и могла забыть. Но это точные слова Драйвера, и я повторю их в своих показаниях. – Итальянец отскочил от нее, грязно выругавшись.

– Кейт, – умоляюще произнес Карпентер, – не делай этого, Кейт. Маласпига весь с головой в грязи... О'кей, у тебя, должно быть, есть свои основания для этого. Может, Рафаэль прав: ты хочешь защитить свою семью... – Помолчав, он добавил: – Или ты в самом деле влюбилась в него? Но ведь он убийца, о'кей, старик сказал, что те двое убили Фирелли. Он говорит,

что Драйвер признался в этом убийстве. Но подумай о судьбе своего брата – о судьбе наркоманов у нас дома, умирающих от героина. Он убил тысячи невиновных людей и разбогател на этом. Пойми же, ради Бога, ты не можешь защищать такого человека.

– Если бы он был виновен, я не стала бы его защищать, – спокойно возразила она. – Но я уверена в его невиновности. Он не имел к наркотикам никакого отношения. Так сказал Драйвер. – Она крепко уцепилась за эту ложь и повторяла ее снова и снова.

Драйвер не сказал ничего, что могло бы полностью оправдать Алессандро. Пока Алессандро не показал ей поддельного Джорджоне, она была убеждена, что он является главой всей банды. Ей было неприятно лгать Карпентеру и видеть, как он отворачивается от нее с удивлением и презрением. Но эта ложь была неотъемлемой частью Правды. Катарина стояла на своем и не теряла мужества.

Рафаэль вновь подошел к ней. Он сунул обе руки в карманы и слегка покачивался на каблуках.

– Хотел бы я знать, долго ли вам удастся повторять эту сказку в суде. Я думаю, что обвинение очень быстро разоблачит ваши измышления.

– Если я буду давать показания в суде, – упорствовала Катарина, – я скажу там то же самое, что и здесь. Я знаю, что вам хочется упечь в тюрьму моего кузена, что вы уверены в его виновности, но я заверяю вас, что вы не правы.

– Ты Маласпига! – злобно процедил Рафаэль. – Ты не различаешь добро и зло. Ты такая же, как и вся ваша семейка... – Он обратился к Карпентеру: – Бесполезно продолжать этот разговор. Она продалась этим людям. Бесполезно выдвигать против него обвинение, если агент Бюро по борьбе с наркотиками будет нести всю эту чушь. У меня нет никакой надежды на его осуждение. Он выйдет из такого процесса героем.

Несколько мгновений стояло молчание. Катарина не двигалась. Рафаэль сел за свой письменный стол и закурил сигарету.

– Уведите ее, – сказал он. – Уведите ее из моего кабинета.

Катарина встала, и Карпентер кивком показал ей на дверь. Они спустились на лифте и сели в его машину. Он ехал среди медленного потока машин, глядя вперед, как будто ее не было рядом.

– Ну что ж, – сказал он, когда они подъехали к гостинице, – должен признаться, что не понимаю тебя. Ты спасла его от тюрьмы, Рафаэль ничего не сможет с ним поделать. Этого ты, как я вижу, и хотела.

– У меня есть свои причины, – сказала Катарина. – Я не могу сказать, что это за причины. Но уверяю тебя: он невиновен.

– Ты лжешь, – сказал Карпентер. Он словно бы не слышал ее слов. – Я все равно тебе не верю. Сегодня его выпустили под залог с помощью одного из этих крючков-адвокатов. Рафаэль сказал, что, будь он рядовым итальянским гражданином, он мог бы просидеть в тюрьме много месяцев, и всем было бы наплевать на это. Но этот подонок пользуется такой сильной политической поддержкой, что Рафаэль не мог задержать его. Итак, его выпустили, и ты можешь повидать его, если хочешь. Расскажи ему, что ты сделала ради него.

– Я его никогда не увижу, – сказала Катарина. – Это ни к чему. Я отправляюсь домой; надеюсь, есть какой-нибудь подходящий рейс на завтра.

– Я хотел предложить тебе стать моей женой, – сказал Карпентер.

– И это тоже ни к чему, – ответила Катарина. – Но спасибо тебе за добрые намерения.

– Не благодари меня. – Он повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были холодны. – У меня было совсем другое представление о тебе. Я пошлю полное донесение

Бену. С точки зрения Бюро, я полагаю, это очень успешная операция. Мы уничтожили нью-йоркский центр и здешний центр. Но ты уж прости: у меня нет никакого настроения навешивать на твою грудь медали.

Он протянул руку и открыл с ее стороны дверцу. Она вышла.

– Прощай, Фрэнк. – Он уехал, ничего не ответив и даже не оглянувшись.

* * *

Она взяла билет от Пизы до Парижа, с пересадкой в Милане. В Париже она сядет на семьсот двадцать седьмой рейс, до Нью-Йорка. Перелет довольно утомительный, но авиакассир объяснил, что сезон самый оживленный, и билеты на все прямые рейсы от Рима до Штатов раскуплены. Если она готова подождать несколько дней, он подберет для нее что-нибудь подходящее. Но она не хотела ждать. Ночь она провела очень беспокойную, несколько раз просыпалась, чтобы убедиться, что плакала во сне, и оставила гостиницу рано утром. Зато Алессандро в безопасности; это была такая типично итальянская мысль, что она сама удивилась и подумала, что заплатила долг любви.

Когда она сказала Карпентеру, что отправляется домой, она знала, что у нее нет никакого другого выхода. С Алессандро у нее не может быть будущего, он живет по моральному кодексу, отдающему предпочтение семейной гордыне перед обычными моральными ценностями. Поступившись своей честностью ради его спасения, она сознавала, что уже одно это предопределяет их расставание.

Выйдя из авиационного агентства с билетами в сумочке, она решила прогуляться, чтобы убить время. Великолепное утро предвещало жаркий день; небо было сверкающее и безоблачное. Она оказалась в конце Виа-Веккиа и посмотрела вверх на здание, где находился офис Рафаэля. Казалось, все это произошло уже давным-давно; она опустила взгляд на свою руку, на маленькую золотую печатку с венком и колосом с остью, с герцогской короной, и вспомнила, что все свое детство боялась и ненавидела ее. Но ведь это как бы ее неотъемлемая часть, которую она не может отвергнуть. Однако теперь для нее нет места и в том мире, куда она возвращается, в том реальном мире, где она родилась и провела свою жизнь. Последние недели были всего лишь сном, возвращением в далекое прошлое. Она вышла на Пьяцца-дель-Домо; над окружающими домами и над людскими толпами возвышался огромный собор двенадцатого столетия; его стены из разноцветного мрамора и розовая черепица ярко горели на солнце. Шестьсот лет люди сидели на его ступенях. В сцене, которую она видела, было что-то вневременное, что-то такое, что отчуждало ее от современности.

И это тоже был сон, как серебристые оливковые рощи и мраморные горы в Карраре, как Замок ее предков, стоящий на страже над городом Маласпига. Он беззастенчиво обманывал и грабил, чтобы восстановить и сохранить то, что пытался похитить у него прогресс. Она достаточно хорошо себя знала и понимала, что никогда не сможет жить, помня об этом и сохраняя свою любовь к нему и уважение к себе. Она будет любить Маласпига всю свою оставшуюся жизнь, но никогда не увидит его вновь.

Мимо нее, торопясь к собору, прошествовала группа туристов: высоких скандинавов, увешанных камерами, следующих за женщиной-гидом. Катарина отвернулась и пошла назад; она не хотела больше оставаться в этом городе. Она полюбила его, и мысль о разлуке причиняла ей лишнюю боль.

Когда она вошла в вестибюль гостиницы, у нее было чувство, как будто все это уже с ней случалось: администратор поднял глаза и улыбнулся ей, и все было точно так же, как в то утро, когда она получила письмо от герцогини Изабеллы.

Он явно ждал ее, и она подумала, что он хочет вручить ей счет. Он перегнулся к ней, и улыбка у него была точно такая же, как в то далекое утро.

– Я должен передать вам это, – сказал он, вручая ей какой-то сверток, замотанный в оберточную бумагу и аккуратно запечатанный.