Вывих времени
Шрифт:
– Иного и не следовало ожидать от дурмана, испаряемого неживым знанием, - заметил Дэй.
– Сначала всё знание формализовали и заложили в компьютеры. Затем людей засадили за них в надежде, будто манипуляция знаками знаний позволит им познать и преобразовать мир.
– Ты считаешь компьютеры злом?
– спросила Эна.
– Компьютеры сами по себе - нет. А вот безмерную и излишнюю компьютеризацию человеческой психики - несомненно. Компьютер из вспомогательного средства для мысли превратили в её основу и результаты налицо. Между прочим, мысль для компьютера не доступна. Он может оперировать лишь её знаками. Отождествление мысли и её формального обозначения - вот роковая ошибка нашей цивилизации. Добытым мною знаниям я даю знаковые оформления и передаю их в компьютерную память. Но что значит закладываемое мною в компьютер по сравнению с тем, что я действительно знаю о мире растений.
– Ты, исключение нашей цивилизации, - заметил на это Де Синг, - что подтверждается и уникальностью твоего здоровья. Иметь организм процветающего молодого человека в восьмидесятилетнем возрасте - резкий контраст с выдающимися учёными планеты, особенно в области естественных, и технических наук. Мало кто из них переходит жизненный рубеж в 60, а то и в 50 лет. Нередко сгорают ещё раньше. Специально занимаясь этой проблемой, я пришёл к выводу, что попытки перейти критический рубеж накопленных цивилизацией знаний, при достижении некоторой грани, приводят к ускоренной выработке особо токсичного яда, в считанные дни парализующего всю нервную систему. Однако среди учёных-гуманитариев этот феномен не наблюдается и продолжительность их жизни мало чем отличается от обычной.
– А сохранилось ли у нас живое гуманитарное знание?
– спросила Эна и тут же сама ответила на свой вопрос.
– По-моему, нет. Оно уже давно вращается в заколдованном кругу, теряя с каждым оборотом остатки своего жизненного заряда и не приобретая ничего нового по существу. Даже сюжеты художественных произведений давно уже повторяют друг друга.
– Я тоже думала так до сегодняшнего дня. Однако, попав сюда, увидела, что может быть иначе, - заметила Лимея.
– Так и хочется бесконечно бродить по дорожкам этого парка, - с этими словами она вопросительно посмотрела на окружающих.
– Пойдёмте, прогуляемся, друзья мои, - предложил Дэй.
– Сегодня особый день, праздник цветов. Здесь течёт своя история. И у неё свои вехи. Мир растений имеет присущие ему пространство и время. И только на известных перекрёстках они пересекаются с нашей жизнью.
Заметив, что все встают, Топан привычным движением вернул чёрное кольцо на шею и голосом, с едва заметными нотками недовольства и нетерпения, обратился к Эне:
– Меня уже заждались друзья. Могу я воспользоваться вашим автомобилем? Если он, конечно, не понадобится вам до утра. Прибыв на место, я настрою компьютерное управление на обратный путь и машина вернётся сама.
– Разумеется, Топан. Нельзя подводить друзей, особенно когда они ждут.
– Благодарю.
Топан подпрыгнул, сделав в воздухе сальто-мортале, и скачущей походкой направился к выходу. Спускаясь по лестнице, он оступился и слегка подвернул ногу. Поморщившись от неприятного ощущения, дальше он пошел уже не спеша.
Тем временем Дэй повёл всё общество к озеру, остановившись у чёрной, напоминавшей по форме пирогу, лодки. Войдя в неё и взяв в руку весло, он жестом другой предложил занять всем узкие скамейки, образующие ряд внутри этого, по-видимому древнего, судна. Дэй остался стоять на корме и, ловко оттолкнувшись от берега, пустил лодку в плавное скольжение по тёмной глади воды.
Смотря на неё, Пьер задумался, невольно сравнивая насыщенную жизнь, удивительно разнообразную растительность этого волшебного парка с чернотой озера, не знающей никаких различий, застывшей в полной неподвижности тишины. Словно жизнь и смерть, соединённые тонкой гранью, как и узкая полоска между чёрным водным зеркалом и густой зелёной массой, освещаемой уже загоревшимися в парке фонарями. Мысль вдруг остановилась, будучи парализованной затопившим её ощущением смерти. Пьер почувствовал всего себя пригвождённым к пустому пространству, испытав на короткое время чувство крайне тягостной, беспощадно сдавливающей каждый нерв тоски. Но тут же тоска сменилась безразличием. В следующее мгновенье он вспомнил ни с чем не сравнимую квинтэссенцию всех своих ощущений от парка Дэя. Это концентрированное созерцание скрытой за растениями жизни загадочно пульсировало влекущими к себе чистыми, хотя и не яркими огнями. Он понял, что бездна пустоты, сама смерть, не властна над ними. Понятое им сверкнуло остановившейся молнией и в её свете Пьер увидел своё тело, впечатанное во мрак пустоты. Но оно не было его привычной плотью. Каждой бесконечной точкой своего сознания он ощутил её вечный первообраз, который лишь временами облекается атомами и молекулами физического тела, стягивая их из необъятной вещественной вселенной во внутрь первоначальной зародышевой клетки, постепенно развивая её в сформировавшийся организм, поддерживая жизненную пульсацию мириадов составляющих его клеток. И по мере ослабления, затуманивания связи со своим первообразом, физическое тело начинает слабеть, болеть и стариться. Поначалу гнетущая пустота превратилась в универсальный космический очиститель, без следа растворяющий всё, что рано или поздно подвержено тлену. "Достойно гибели всё то, что существует" - эти слова Гёте пришли ему на Ум. В этот момент для него погибла вся вселенная, а он тем не менее был жив, ощущая себя бесконечным Богом, парящим в океане абсолютной Чистоты. И из неё он вдруг взглянул на свою, сидящую в лодке фигуру, почувствовав, как в тот же момент он вернулся к обычному восприятию мира.
Выпрыгивая из уткнувшейся в берег лодки, Пьер почувствовал в теле такую лёгкость и бодрость, что, казалось, ему ничего не стоило взмыть в воздух и парить в невесомости, наслаждаясь ощущением свободного полёта.
Дальнейший путь лежал через каменные уступы, поросшие мхом и местами обвитые стелющимся плющём, унизанным небольшими желтоватыми цветами, источающими терпкий пьянящий аромат.
Поднявшись на возвышенность, они оказались на небольшой поляне, освещаемой сверху довольно ярким светом висящей над ней искусственной луны в миниатюре. В середине поляны росло одно-единственное дерево необычного вида. Его исключительно толстый, в несколько обхватов, ствол, совершенно гладкий, казавшийся серебристым в разлитом вокруг свете, был утыкан черными массивными шипами. От весьма невысокого, в сравнении с его толщиной, ствола во все стороны раскинулись зигзагообразные ветви, покрытые густой, почти непроницаемой, листвой, оттенявшей ярко-оранжевые, шаровидной формы, гладкокожие плоды.
– Дерево жизни, - торжественно произнёс Дэй.
Он медленно подошёл к дереву и сорвал с него пять плодов.
– Эти особые дары природы рекомендую вам съесть перед сном, но так, чтобы каждый их кусачек очень медленно растаивал во рту, - с этими словами Дэй вручил каждому по оранжевому фрукту, оставив один себе.
Когда Пьер возвратился домой, он, удобно устроившись в кресле, долго смотрел на подарок Дэя, никак не решаясь надкусить драгоценный плод.
Наконец он взял его и, слегка надкусив, стал потихоньку высасывать сок из медленно таявшего во рту кусочка. Трудно передать в словах его вкус. Если сказать, что в нем был синтез всех известных Пьеру фруктов и многих других, которые он никогда не пробовал - значит, почти ничего не сказать. Гурман, пробовавший самые разнообразные яства, знает, что даже при колкостью набитом всевозможными деликатесами желудке, остаётся ощущение, что организму чего-то не хватает. В этом отношении давно подмечено, что голод - лучшая приправа. Но и тогда, даже наевшись до возможных пределов, при общем ощущении сытости, за ним, как за кулисами сцены, подспудно мерцает ощущение голода, который невозможно удовлетворить ничем и никогда. Первые же капли выжимаемого из ароматной; мякоти сока, как только Пьер ощутил их на вкус, одновременно возбуждали и утоляли чувство этого закулисного, подсознательного голода, который таится в самых потаённых глубинах нервной системы и мозга там, где они соприкасаются с человеческой душой.
Очень медленно, кусочек за кусочком съедая плод, целиком погружаясь в ощущение вкуса, постепенно распространяющееся на все микроскопические точки тела, Пьер впал в состояние полной и абсолютной удовлетворённости своего организма, словно утонул на дне поглотившего его моря блаженства. Не хотелось делать ни малейшего движения. Напротив, сознание и мысль находились в состоянии сверхтекучести, готовности схватить и тут же мгновенно разрешить любую, даже самую сложную проблему.
Откуда-то издали до него донёсся едва уловимый надрывно-грустный звук. Сделав непроизвольное, лёгкое усилие повернуться в его сторону, Пьер как бы развернулся вокруг своей оси и, выплыв из своего тела, облетел уютно вросшую в кресло фигуру.
– Интересно, каким лёгким и непринуждённым может быть выход из своего тела, - подумал Пьер.
В этом состоянии свободы от давления телесных уз все его чувства обострились и он теперь значительно более отчётливо слышал привлекший ранее его внимание звук.
В следующее мгновенье Пьер, ставший своим собственным живым призраком, вылетел в направлении источника звука.
Его сердце болезненно сжалось, когда он увидел одиноко торчащий стебель, лишённый своего изумительного цветка, и летающую вокруг, трепетно бьющую крыльями, королеву цветов - Ониону.