Выжить. Терской фронт
Шрифт:
— Ну что, сука, может, сам все вспомнишь, или помочь?
— Да пошел ты!
Когда минут через десять выдохшийся седой, плюнув от досады на пол, выходит из кабинета, надо мной склоняется «мамлей».
— Зря упираешься, у Петра в Каспийске, когда турки десант высадили, всю семью вырезали. Будешь молчать — он тебя измордует так, что повешения с нетерпением ждать будешь.
Когда дверь с грохотом захлопнулась за конвоирами, что втащили меня в камеру и бросили мою измочаленную «тушку» на нары, рядом снова нарисовался бригадир «мирной артели» картежников. Присев рядом, сочувственно
— Да уж, досталось тебе, парень. А я тебя предупреждал, шпионов тут не любят. Ладно, потерпи, сейчас полегче будет. — В его руках, словно по волшебству, появляется мокрое полотенце, которым он начинает оттирать корку запекшейся крови с моей физиономии. Потом присматривается к повязке на боку и морщится, словно от зубной боли.
— Сменить бы… Ладно, что-нибудь придумаем, — с этими словами он отходит к своим по-прежнему безмолвным товарищам.
И придумали. Судя по всему, это была чья-то еще вполне чистая нательная рубаха. Бригадир сноровисто порвал ее на ленты и вручил их мне.
— Держи, у тебя перевязка все равно лучше выйдет. Не спец я в этом.
Я только киваю в ответ и, поделив «перевязочный материал» пополам, первую половину пускаю на новую повязку, а вторую аккуратно затрамбовываю в небольшую щель между досками нар и бревном, к которому они приколочены. Сдается, свежие «бинты» мне еще понадобятся.
Предчувствия не обманули. Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Меня снова отвели в кабинет к парочке «добрый-злой». Первый снова спрашивал, второй снова бил. А я — снова молчал. Отлежавшись на нарах и наложив новую повязку на опять открывшуюся рану, я попил чаю, заботливо припасенного для меня с обеда старшим «артели» картежников.
— Слушай, ну что ты сам над собой измываешься, — говорил он мне, пока я прихлебывал из мятой алюминиевой кружки холодный чай. — Ведь искалечат они тебя, а потом, один черт, вздернут. Слушай, ответь мне, только честно, ты жить хочешь?
— Глупый вопрос, конечно же, хочу.
— Тогда есть у меня к тебе одно предложение. Мы действительно бываем в разных местах. И у меня очень много самых разных знакомых. Так вот, есть люди, серьезные люди, которые готовы хорошо платить опытным бойцам, очень хорошо. А ты, как мне кажется, весьма даже опытный…
— Покороче можно? Какой я весь из себя крутой и суровый, я и без тебя в курсе. К сути переходи.
— Ладно, к сути. Нас завтра выпускают, я вполне могу связаться с этими людьми. Они проплатят кого надо, подробности тебе не интересны. И ты отсюда исчезаешь. Сам знаешь, деньги творят чудеса, а нету бумаг, нету и человека. А потом тебя отвозят в одно место и предлагают интересную и хорошо оплачиваемую работу.
— Слышь, братское сердце, ты сам-то эти словесные кружева плести не заманался? Я парень простой и конкретный. И хочу получить простой и конкретный ответ на свой вопрос: где и что надо делать? А нет — иди на хер!
— Тише, тише. Незачем так волноваться. Хорошо, вот тебе ответ: надо будет в горах учить молодых парней тому, что ты знаешь сам. За очень, — он специально выделил голосом последнее слово, — хорошие деньги.
Ага, вот даже как, да ты, похоже, меня в инструкторы
— Ах, ты ж, сучонок! — шиплю я ему в лицо, брызжа слюной от ненависти. — Да я таких, как ты и твои «серьезные», уже пятнадцать лет давлю! А ты мне?.. — я аж задыхаюсь, не найдя нужных слов. — Удавлю, падаль!!!
«Миролюбивая артель» дружно подрывается на выручку своему начальнику.
— Стоять, уроды, а не то я ему шею сверну, как куренку! — рявкаю я, ставлю бригадира «артельщиков» живым щитом между собой и ими.
— Охрана! — визжит он во весь голос. — Убивают!
Дверь распахивается. В камеру вваливаются двое широкоплечих молодцов с автоматами в руках.
— Стоять! Замерли оба!
— Парни, да вы знаете, что эта сволота мне предложила? — выдыхаю я.
— Нам ваши разборки до одного места! Отпустил его, я сказал!!! А сам заткнулся! Оба, быстро, мордой в стену и руки в гору! — рявкает один и вскидывает «калаш».
Предохранитель снят, патрон тоже, скорее всего, уже в патроннике. Да, спорить в такой ситуации не стоит. Выдернут на допрос, там я «вломлю» господина вербовщика. Авось, зачтется. Выполняю приказ и боковым зрением вижу, что горе-вербовщик замер в такой же позе, что и я, несколькими метрами правее.
— Так, — слышу я за спиной все тот же голос, — здесь оставлять его нельзя. В лучшем случае приключится труп. В худшем — несколько. А повесят все на нас с тобой.
— Так давай его в карцер, — отвечает второй охранник, — и повод есть — нападение на сокамерника.
И уже поздней ночью, когда я, стуча от холода зубами, сидел в тесном бетонном мешке карцера, сквозь приоткрывшееся на мгновение отверстие «кормушки» я услышал чей-то незнакомый голос:
— Ты правильно сделал, что не поверил этому кафиру, [31] он не наш, он «наседка». Держись, мамелюк.
Спасибо за информацию, блин, а то я сам не догадался! Одно интересно, а кто этот таинственный «доброхот»? Еще одна «подстава» или в здешней контрразведке действительно завелся «крот»? И что такое «мамелюк»? Слово-то знакомое, слышал когда-то, но вот что оно означает, и почему его применили по отношению ко мне?
31
Кафир — неверный, не мусульманин (арабск.).
А утром меня, замерзшего и злого, опять привели в «допросную». Я уже было приготовился стойко переносить очередную часть здешнего «марлезонского балета», как вдруг мой взгляд зацепился за одну деталь интерьера, которой тут не было раньше. В углу, под потолком, висела маленькая камера видеонаблюдения, и объектив ее был направлен точно на мой табурет.
Ах, так! Смотрите вы, значит?! Интересно вам?! Ну, суки, сейчас я вам устрою представление. Охренеете глядючи!!! В конце концов, а что я теряю? Да я должен был сдохнуть под пулями боевиков в Алпатове еще три десятка лет назад. Да пропади оно все пропадом!