Выживших не было
Шрифт:
— Нужны запасные магазины, снаряжение для чистки, запасные детали и, конечно, все оружие, — бросила она через плечо Кларку. — Пусть кто-то скорей возьмет ракеты.
— Пригодится, когда мы передадим это добро другим ячейкам «Патриотов», — заметил Кларк.
— Аминь, дружище, — кивнув, произнесла Роуз.
Она закурила сигарету и, выпустив дым, улыбнулась, оглядывая ряды оружейных шкафов. Для женщины нет ничего приятнее удачного похода в магазин.
Глава четвертая
Смит обнял Лилли Тубирс.
— Мэтью…
— Все нормально, Лилли, Уиздом, конечно, молод, но многим зрелым мужчинам до него далеко. Не взять его с собой будет еще хуже.
— Знаю. Но мне не страшно потерять вас обоих сразу.
— Так сказать, благородный эгоизм.
— Да, — она усмехнулась.
Смит крепко поцеловал ее в губы. Лилли правой рукой нежно коснулась его шеи, а правую прижала к плечу.
— Я люблю тебя, — прошептала она, когда он отошел.
— Знаю, — сказал Смит и бросил через плечо: — Уиздом, по коням.
Он двинулся в угол хижины, где в ожидании стояли обе лошади. Сжав правой рукой луку седла, Смит вскочил на спину Араби. Круп, готового к скачке коня, задрожал под всадником. Уиздом быстро обнял Лилли, поцеловал ее в щеку и пошел к своей лошади.
— Все в порядке, детка, — Смит мягко коснулся боков Араби каблуками ботинок и слегка натянул поводья. Кобылица чуть подалась назад, свернула направо и выскочила на заснеженное пространство. Смит оглянулся через плечо. Уиздом на большой серой кобыле с черными ногами, гривой и хвостом быстро следовал за ним. Мэтью натянул поводья Араби, давая пареньку поравняться с ним.
«Ударники» рыскали в горах повсюду. Поэтому Смит вынул из подседельного чехла автоматическую винтовку «Хеклер и Кох» и передал ее Уиздому. Парень был прирожденным стрелком, обладал превосходной координацией рук и глаз, спокойствием и крепкой фактурой. Теперь автомат висел на спине Уиздома.
Да, это совершенное оружие для Уиздома. Ведь он — дитя свободы, существо, которое некогда станет достойно собственного имени, которое, не задумываясь, сможет определить, что хорошо и что плохо, чем можно обладать и чем нельзя. «Хеклер и Кох», конечно, давно входил в число предметов, запрещенных правительством к ввозу в Америку еще за несколько лет до начала беспорядков. Какая глупость.
Смит погонял Араби по заснеженной тропинке, идущей вдоль края долины Траппер Спрингс. Долину с трех сторон окружали невысокие горы. В седельных сумках у всадников был приготовленный Лилли ленч. Рассвет только наступал. А Лилли провозилась на кухне целую ночь лишь потому, что ее сын любил шоколадный торт.
Смиту тоже весьма нравился шоколадный торт.
Они достигли вершины кряжа. Пять миль прямиком по снегу, и оба будут на месте встречи — у Пещеры Голландца. Остальные «патриоты» отправились туда на лошадях прошлым вечером вместе с Бобом, братом Лилли.
Смиту нравился Холден, бывший университетский профессор. Нравились манеры этого человека: думает много, а говорит мало. И вдобавок, храбрость. Легко понять, почему ФОСА хотел убить его или хотя бы взять в плен. Дэвид Холден представлял серьезнейшую угрозу для их кампании террора и дезинформации: этому честному и мужественному человеку не требовалось ничего, кроме свободы.
Все продажные политики, разносчики насилия, жадности и лжи, в глубинах своих душонок больше всего боялись честности и храбрости.
Смит дернул поводья Араби. Уиздом остановился рядом и поправил ремень винтовки.
— Тяжело?
— Разве ты не говорил мне, Мэтью, что самая тяжелая ноша порой бывает самой ценной?
— Наверно, да, Уиздом, — и Смит погнал Араби вдоль кряжа. Паренек скакал рядом…
— Мой отчим некогда говорил мне, что самая тяжелая ноша порой оказывается самой ценной, — говорил он. Толпа молчала. Вновь его глаза на миг остановились на статуе. Ветер подул сильнее, плотно прижимая ткань к граниту. Затем его порыв стих и смутно возникшие фигуры исчезли. — У меня как у вашего президента одна цель, хотя и многоплановая — вновь превратить державу в сияющее всему миру солнце свободы. А свободой могут обладать только личности. Права принадлежат личностям, а не коллективу и ответственность тоже. Обладая ответственностью, мужчины и женщины имеют право и обязанность определять собственную судьбу. Именно дух коллективизма едва ли не уничтожил эту страну. Ответственность за действия личности несет сама личность, а не коллектив. Это относится и к пьяному водителю, приписывающему фатальный исход несчастного случая алкоголю, который он добровольно выпил, и к неосторожному человеку, который употребляет какое-либо изделие не по назначению, а за печальные последствия винит изготовителей изделия. Если человек заблуждается, то это его личная ошибка и ее нельзя списывать ни на обстоятельства, даже самые печальные, ни на других людей, которые благодаря собственному разуму и трудолюбию могут ответственно относиться к тем вещам, к которым другие относятся безответственно. В этой стране было время, когда личности доставляло радость чувствовать себя личностью, когда она сама была себе оплотом. Затем те, кто хотели подогнать эту страну под собственные низменные стандарты, чтобы удовлетворить свою личную алчность и дать выход своему бессильному гневу, начали проповедовать доктрину, согласно которой индивидуализм — это эгоизм, а эгоизм — не выражение собственного истинного «я», не добродетель, а порок, неким образом предназначенный для уничтожения других людей. Следовательно, подобный эгоизм надо ограничивать, контролировать, регулировать, сдерживать, ставить вне закона. И при такой тенденции свобода оказалась едва ли не задушенной: ведь она принадлежит личности, а не коллективу. Крайним выражением этой философии негативизма стала попытка лишить личность ее основного человеческого права, права продолжать жить согласно собственному миропониманию. А для того, чтобы отстаивать это право, когда оно не вступает в конфликт с правами других, каждый человек имеет моральный, философский и персональный мандат прибегать к любым необходимым мерам. Вооружение всякого рода стало объектом ненависти, поскольку благодаря этому продукту человеческого разума личность способна сопротивляться государству и отстаивать собственную свободу тогда, когда то, что объявлено законом, является нарушением основополагающих принципов, на которых строится государство. Связь индивидуальности и свободы признали опасной и принялись искоренять. Правительство забыло или вообще так никогда и не узнало главный принцип, определяющий отношения между разумными людьми: неприменение силы первым.
Правительство незаконно навязывало народу свою волю, а затем стало пытаться сделать его настолько безвластным, чтобы он не мог и надеяться на реализацию своего права сопротивляться продажному государству, навязывающему свою волю вопреки общепризнанным законам и морали.
Вновь мужчины и женщины, собравшиеся на Капитолийском холме, несмотря на январский холод, встали и радостно закричали…
Роман Маковски вышел из самолета под номером один. Его забавляло, что такой номер был на любом летательном аппарате, в котором он передвигался: спортивном биплане, истребителе или, как было в нынешнем случае, боевом вертолете. Стоявший рядом с ним помощник напомнил:
— Командира базы зовут Хеклер. Он — подполковник, господин президент.
— Да, хорошо, — ответил Маковски.
Солдаты президентских «Ударных отрядов» в подчеркнутом камуфляже и новых беретах выстроились для смотра.
Офицер — «Должно быть, это командир базы», — подумал Маковски, — двинулся к вертолету.
Из усилителя раздавалась музыка. Играли «Слава вождю».
Маковски взглянул на здание штаба и двинулся к нему, но помощник, остававшийся у вертолета, окликнул:
— Господин президент…
— Холод собачий, — бросил Маковски через плечо.
— Господин президент, — подбежавший к нему офицер отдал честь.
— Рад видеть вас, Хеклер. Мне нужно сделать неотложный звонок. Передайте мое сожаление вашим солдатам.
— Но…
Маковски продолжал идти, сказав высокому мужчине с двумя пистолетами за поясом:
— Я — президент. И я должен ходить на этом сраном холоде? Ходите сами. — Здание штаба было уже совсем рядом. Над его дверью горела лампочка.
Роман Маковски прибавил шаг. Офицер с двумя пистолетами застыл подле: