Выживший: роман о мести
Шрифт:
– Решено, – кивнул он. – Выходим на рассвете.
Глава 5
30 августа 1823 года
На второй день после ухода капитана с отрядом, вечером, Фицджеральд отправил Бриджера за дровами. Оставшись наедине с Глассом, лежащим у одного из костерков, он на раненого даже не взглянул.
Над поляной возвышалась скала – как груда глыб, поставленных одна на другую чьей-то исполинской рукой и придавленных к земле. Из расщелины между двумя глыбами торчала одинокая кривая сосна – родня тех, что шли на опорные столбы в жилищах местных индейцев. Семя, из которого она выросла, десятилетия назад попало наверх с пометом воробья, выклевавшего его из сосновой шишки; в расщелине оказалось достаточно земли, увлажняемой дождем, а тепла от нагретой солнцем скалы хватило, чтобы заставить семя прорасти. Без солнечных лучей побег первое время вело в сторону, и лишь потом, выйдя из расщелины наружу, он потянулся к небу. Изогнутый ствол пустил в стороны опушенные иглами ветки, и теперь сосна, пусть и искалеченная, возвышалась над своими стройными сестрами, растущими на плодородной земле.
Без капитана и отряда цель Фицджеральда сводилась к одному: запасти побольше вяленого мяса, чтоб не терять потом времени, когда придет пора нагонять товарищей после смерти раненого. А пока держаться от лагеря подальше.
Хотя поляна и лежала в стороне от реки, соседство с родником Фицджеральду не нравилось: ручей вел прямо к лагерю, да и остатки прежних кострищ указывали, что место часто используют для стоянок. Как знать – может, оно известно всей округе. А если даже и нет, следы десятка человек и мула вели сюда от самой реки: любой охотничий или боевой отряд, оказавшийся на берегу Гранд, неминуемо их заметит.
Фицджеральд хмуро покосился на Гласса. Сразу после ухода трапперов он с прагматичной дотошностью осмотрел раны умирающего: швы на горле, вторично зашитые после падения с носилок, надежно держались, однако вся шея покраснела от заражения. Раны на ноге и руке понемногу заживали, зато воспалились борозды на спине. «Счастье твое, что ты без сознания, – подумал Фицджеральд. – Когда ж ты сдохнешь?»
Пути, приведшие Джона Фицджеральда на Дикий Запад, вышли изрядно кривыми. Началом им положило спешное бегство из Нового Орлеана в 1815 году, на следующий день после того, как Джон в пьяном угаре зарезал шлюху.
Сын шотландского матроса и дочери луизианского торговца, Фицджеральд вырос в Новом Орлеане. Отец десять лет провел в плаваниях; дома он появлялся раз в год, и каждый раз оставлял жену беременной. Через три месяца после известия о том, что он вместе с кораблем пошел ко дну в Карибском море, мать Фицджеральда вышла замуж за престарелого владельца мелочной лавки, чтобы прокормить детей. Ее практичное решение в основном пошло им на пользу: из восьмерых, доживших до зрелого возраста, двое старших унаследовали лавку после отчима, сыновья нашли честную работу, дочери благополучно вышли замуж. Особняком болтался один Джон.
Злобный нрав и склонность к дракам в нем замечали с раннего детства. Он рано приучился разрешать споры кулаками, и в школьные годы его частенько вышвыривали из класса за то, что он норовил вонзить карандаш в ногу кому-нибудь из одноклассников. Идти в матросы, по примеру отца, он не желал из-за тягот морского ремесла, зато с удовольствием окунулся в грубый хаос портовой жизни, где в годы отрочества и шлифовал свои бойцовские навыки. В семнадцать лет нарвавшись на удар ножом в трактирной драке, он получил кривой, в виде рыболовного крючка, шрам на лице и с тех пор проникся уважением к клинковому оружию. Ножи стали его страстью, за недолгое время он собрал целую коллекцию – от кинжалов до скальпировальных ножей – всевозможных форм и размеров.
В двадцать лет он влюбился в шлюху из портового заведения – молодую француженку Доминик Перро. Несмотря на коммерческую природу их отношений, до него явно не доходил весь смысл профессии. Застав однажды Доминик в постели с жирным капитаном случайного судна, он в ярости зарезал обоих, скрылся от погони, затем стащил восемьдесят четыре доллара из лавки собственных братьев и купил билет на судно, отплывающее по Миссисипи на север.
Следующие пять лет он провел в трактирах Мемфиса, работая барменом в заведении, напыщенно (и незаслуженно) именуемом «Золотой лев». Должность, за которую он получал кров, еду и жалкие гроши, давала ему то, чего он не имел в Новом Орлеане, – право бить и наказывать. Провинившихся он вышвыривал из бара с таким наслаждением, какое удивляло даже бывалую публику; двоих клиентов он чуть не забил до смерти.
Способности к счету, принесшие его братьям успех в торговых делах, имелись и у Джона – и он предпочел применить их к игре. Некоторое время ему нравилось проигрывать в карты скудное барменское жалованье, затем его поманили более крупные ставки. Новые игры требовали больше средств, а желающие одолжить ему денег находились всегда.
Как-то, заняв двести долларов у хозяина соседнего заведения-конкурента, Фицджеральд сорвал крупный куш: четыре дамы против четырех десяток – и тысяча долларов в кармане. После такого выигрыша Джон преисполнился уверенности в собственных игорных талантах и возжаждал большего. Бросив работу в «Золотом льве», он попытался жить на карточные выигрыши, однако удача резко пошла на убыль, и месяц спустя его долг ростовщику по имени Джеффри Робинсон уже насчитывал две тысячи долларов. Несколько недель Фицджеральд прятался, однако двое громил, выследив должника, в драке сломали ему руку и дали неделю на уплату долга.
Фицджеральд в отчаянии уцепился за другого ростовщика – немца Ганса Бангемана – и взял у него денег расплатиться с Робинсоном. Однако при виде денег на него снизошло озарение. Зачем отдавать долг, если можно сбежать из Мемфиса и зажить где-нибудь еще? Дождавшись утра, он купил билет на судно, идущее дальше на север, и в феврале 1822 года прибыл в Сент-Луис.
Прожив в новом городе месяц, Джон узнал, что в питейных заведениях объявились двое, ищущие «картежника со шрамом на лице». Ростовщиков в Мемфисе было не так много, и Робинсону с Бангеманом понадобилось не так много времени, чтобы в полной мере оценить вероломство Фицджеральда. Скинувшись по сотне долларов, кредиторы наняли двух бандитов – найти должника и убить, предварительно взяв с него хотя бы часть долга. Вернуть деньги они не очень надеялись, зато были намерены убить беглеца любой ценой. Храня собственную репутацию, они пустили слух о своем плане по всем трактирам Мемфиса.
Фицджеральд оказался в ловушке: севернее Сент-Луиса обжитых мест на Миссисипи не было, а на юге – в Новом Орлеане и Мемфисе – его ждали.
В тот же день Джон случайно услышал в баре оживленный разговор – завсегдатаи судачили об объявлении в «Миссури репабликан». Схватив газету, он прочел:
«Предприимчивым молодым людям. Податель сего набирает сотню молодых людей, желающих подняться к истокам Миссури, с гарантией дальнейшей работы на один, два или три года. О подробностях справляться у капитана Генри, проживающего у свинцовых приисков в округе Вашингтон. Капитан Генри отправится с отрядом в качестве начальника партии».
И Фицджеральд уцепился за возможность. На последние гроши, оставшиеся от денег Ганса Бангемана, он купил поношенную кожаную куртку, мокасины и ружье. На следующее утро он явился к капитану Генри и заявил о готовности вступить в отряд. Кандидат показался капитану подозрительным с самого начала, но выбор был невелик: в отряд требовалась сотня людей, Фицджеральд подходил физически. Если он успел побывать в ножевых драках – тем лучше. И через месяц Джон уже плыл по Миссури на север.
Хоть он и намеревался сбежать из отряда при первом же случае, к жизни на Диком Западе он успел привыкнуть. И пусть следопыт из него не вышел, талант виртуозно обращаться с оружием не исчерпывался ножами: стрелком он оказался отличным, и в одной только стычке на Миссури убил двоих арикара благодаря истинно снайперскому терпению. Битвы с индейскими племенами, вгонявшие в страх большинство трапперов из отряда Генри, Фицджеральда будоражили, а порой и пьянили.