Вызов на дуэль
Шрифт:
Снегирь покосился на дверцу, спрыгнул с перекладины, высунул наружу голову и вышел из западни. Сел на бельевую веревку, огляделся. Заметив открытую форточку, перелетел на нее и посмотрел во двор. Там еще стояла зима — снег и голые деревья. Он смотрел туда и не решался улететь. Разучился? Отвык от морозов и опасностей? Пристрастился к готовым зернам и воде?
С огорчением смотрел я на него, моего снегиря.
— Улетай, улетай к товарищам! Ну?
Снегирь не улетал. Это я его сделал таким.
Я подошел к форточке, громко щелкнул по
Скоро я подарил кому-то западню и никогда больше не ловил птиц.
Людка
У Людки был острый носик, косы и слегка распущенная на лбу челочка. Я терпеть ее не мог. Когда она проходила по коридору, тонконогая и худенькая, я всегда норовил поставить ей подножку. Но Людка держала ухо востро, перепрыгивала ногу или останавливалась как вкопанная и с укором смотрела на меня. Я ненавидел ее взгляд с хитрым прищуром, ее глаза, широкие и синие. Смотрела Людка весело, открыто и выводила меня из себя.
— Проваливай, чего уставилась!
— Хочу и смотрю.
Я устрашающе выдвигал нижнюю челюсть, шел на нее с растопыренными пальцами, и Людка с визгом убегала.
Но все-таки моя взяла: бежала она как-то с картой по коридору и наткнулась на незаметно выставленную ногу, споткнулась и… и распростерлась на полу. И заревела. Уж очень сильно ушибла коленки. Я схватил ее за локти и приподнял:
— У-У-У-У-У, дурочка, даже падать по-человечески не можешь!
Она вытерла рукавом лицо, шмыгнула остреньким носиком и, прихрамывая, потащила карту дальше.
Другие девчонки были так себе, тоже, конечно, дурехи, но разве можно было их сравнить с Людкой?
Помню, как-то весной я шагал в школу и встретил ее. Людка шла передо мной, такая чинная, серьезная, старательно перебирая своими тонкими ножками. Просто смех разбирал. Конечно, я не мог утерпеть, чтоб не бросить ей за шиворот мокрый снежок.
Людка завизжала на всю улицу — это у нее здорово получается, в этом деле она круглая отличница и может давать другим уроки.
Прокричав, что я дурак, и показав язык, она убежала к школе на своих до смешного тонких, как у жеребенка, длинных ногах, а я шел следом, медленно и важно: будет знать!
На уроке рисования она все время оборачивалась, посматривала в мою сторону и вывела меня из себя. Ну и дам же ей! Я показал ей из-за парты измазанный чернилами кулак.
Людка, как ящерка, высунула язык и отвернулась. Но минут через пять снова стала оглядываться.
Ох и разозлился же я на нее! Потянулся через парту, ухватил за косу и как дерну.
Она отпрянула в сторону, топнула, и учитель рисования поднял над журналом голову:
— Что здесь происходит?
— А пусть не дерется! — крикнула Людка.
— Кто? — спросил учитель. — Пермякова, скажи, кто тебя обижает на уроке?
Людка
«Ага, боится назвать! — подумал я. — Нужно ее все время держать в черном теле — не будет ябедничать». Я был уверен, что с этого дня она не будет больше оборачиваться и поглядывать. Да где там!
Поворачивалась. Поглядывала.
Тогда я махнул рукой — пусть. Пусть смотрит, если нравится. Мне что, жалко? Но чего ей надо? И зачем таких в школу пускают?
Иногда я смотрел на уроке, как Людка тряпкой стирает с доски старую задачку и, вкусно похрустывая мелом, пишет новую, как, обдумывая условие, трогает пальцем кончик носа, точно смазывает его чем-то, как приподымается, становится на каблук туфельки и поворачивается на нем, как глобус вокруг своей оси.
Как-то раз она пришла в класс, подошла ко мне и протянула шоколадку.
— Ломай.
«С чего бы это?» — думаю. А вокруг ходят ребята, смотрят. Я возмутился, но не прогнал Людку. Я взялся за шоколадку и так отломал, что в моей руке очутилось три четверти. Я сунул шоколад в рот, коварно улыбнулся и для порядка сказал:
— Спасибочко! — и вышел из класса.
«Ну, — думаю, — вовек не простит этого». И глубоко ошибся: простила, и еще чаще стала оборачиваться и поглядывать.
Тогда я избрал другую политику: только, вижу, собирается она оглянуться — тотчас глазами в стол и головы не поднимаю. Жду, пока не надоест. А если скучно ждать, жую промокашку. Надо ж отучить ее.
Как-то в конце апреля, когда давно сошел снег и на улице было жарко, как летом, в классе разгорелся спор: Ленька заявил, что за марку Абиссинии с негусом — это их император — после уроков берется искупаться в Двине.
Людка слушала и пристально смотрела на Леньку. Ну просто вытаращилась, вот-вот глаза вывалятся. Такая она была в этот момент некрасивая, остроносая, так потешно вытянула свою жеребеночью шею, что мне стало не по себе и я, совершенно не понимая, что делаю, вдруг взял и сказал:
— Подумаешь, я и без марки искупаюсь.
— Попробуй! — закричал Ленька. — Знаешь, какая вода? Это на воздухе тепло, а вода еще не успела согреться.
— Слабо!!! — закричали и другие мальчишки и девчонки.
— Приходите к Двине — увидите, — сказал я так, а сам подумал: «Ну что я наделал!»
— Ты ошалел! — сказала Людка. — Воспаление легких схватишь… Вечно тебе что-то на ум взбредет.
— Сегодня же идем на Двину, — сказал я и понял, что пропадаю.
Мы пошли на Двину. Мы повалили туда целой гурьбой — с десяток мальчишей и две девчонки — конечно, среди них была и Людка. Как же, упустит она такое!..
Мы спустились по тропинке и полезли на плот. Полезли мальчишки. Девчонки остались на берегу и принялись играть в камушки. Мы добрались до края плота и уселись на бревна. Я незаметно сунул меж бревен руку — вода обожгла пальцы.
Все во мне помертвело: судорога скрутит и пойдешь ко дну как топор или… Или в лучшем случае будет то, о чем говорила Людка…