Вызов врача
Шрифт:
Мария Петровна ободрительно кивнула:
— Ты, значит, жалостливая?
— Вовсе не жалостливая. Но я считаю, что человек должен нести наказание за свой поступок, а не получать божью кару. Если карманник украл кошелек, его надо судить. А кирпич, упавший ему на голову, — не кара, а случайность. Даже собаку наказывают за проступок сразу — больно и основательно. И она знает: так делать нельзя, будет плохо.
— Но мы-то люди, не животные. У нас, кроме рефлексов, сознание имеется.
— Некоторым как раз здоровых рефлексов и не хватает.
— Не скажи. Мой муж был удивительным человеком. Сильным,
— Видела.
— Тихую и непостыдную?
— Благодаря медицине сейчас любая смерть тихая, в страшных агониях никто не мучается. А непостыдная… Вы о муже сокрушаетесь. Но те люди, что от рождения слабы умом, телом, калеки, инвалиды, — выходит, у них и жизнь постыдная?
— Ты меня милосердию не учи. Милосердным можно быть по отношению к другим, а не к себе. Вот скажи, когда они умирали, не было у них чувства сокрушительного унижения? Беспомощность, распад, гниение, мучения бессмысленные, потому что сделать ничего не можешь, — все это ужасно и, стало быть, унизительно. Сама по себе смерть, уход в небытие не страшны, а вот постыдство беспомощности — каково его переживать на финише? Мне однажды воспоминания медсестры-фронтовички попались в руки. Она пишет, это только в кино показывают смерть благородную и возвышенную. А у нее на руках солдаты умирали с воплями и проклятиями. Они кричали, что жить хотят, выли, кусались и проклинали весь белый свет. Думаешь, они в этот момент думали о солнышке восходящем, о девушке, которая другому достанется, о полях некошеных и далях лесных, о Родине, о Сталине? Черта с два! Они бесились оттого, что проиграли, а побежденный всегда унижен.
— В соревновании с жизнью еще никто не вышел победителем.
— Правильнее сказать, в соревновании со смертью.
Мария Петровна встала, подошла к холодильнику, достала баночку черной икры. Открывая ее консервным ножом, думала о том, что икру фасуют по три ложки, а стоит как золотой песок. Скоро по икринкам продавать будут, измельчала жизнь. Мария Петровна вернулась за стол, сделала бутерброд и положила на Ирину тарелку.
— Ешь! Людей, которые не любят икру, не бывает. И в смерть, я тебе доложу, никто не верит. Ты веришь?
— Я ее видела, — ответила Ира.
Несмотря на похоронные разговоры, у Иры пробудился аппетит. В животе противно заскулила голодная судорога. Семь вечера, пообедать не успела, утром выпила чашку кофе — весь рацион. Черная икра пахла всеми деликатесами,
— Экая ты упрямая, девушка! — Степанова перегнулась через стол, насильно вложила в руку Ирине, бутерброд, взяла ее за руку и ткнула бутербродом в губы. — Ешь, тебе говорят!
Ирине невольно пришлось облизать вымазанные икрой губы. Уступив собственному сосущему голоду и натиску Степановой, — откусила. Она жевала, а Степанова рассуждала о смерти. Чувствовалось, тема ее крайне волнует.
— Ну и что, если ты смерть видела? Я медведя в цирке на самокате видела, это не значит, что он по лесу на велосипеде раскатывает. Человек в свою смерть не верит. Невозможно представить, что помрешь в какой-то день, в среду, например, а наступит четверг, солнце взойдет, гимн по радио сыграют, народ потянется на кухню чай пить и кашу лопать. А тебя не будет, у тебя вместо четверга — ничто. Это непредставляемо для человека.
— Почему же? — спросила Ира с набитым ртом. Ругала себя, но жевала. Было очень вкусно.
— Ты радиоволны представляешь?
— В целом.
— А конкретнее?
— Это поток… как их… частиц. Ну, в общем… с трудом представляю, — призналась Ирина.
— Вот именно! Мы с ними каждый день дело имеем, а вообразить не можем. Что уж говорить о смерти, если с того света никто не возвращался. Хотя, конечно, дурью маяться охотников много. У меня соседка спиритка, столы крутит, с духами общается. Недавно приходит, говорит: «Муж просил передать, что без бананов скучает». Как тебе это нравится?
— Вы, конечно, пригрозили засунуть бананы в уши спиритам?
— И в уши тоже. Чай подогреть?
— Если вас не затруднит.
Ирина самостоятельно сделала себе второй бутерброд с икрой, потом принялась за уполовиненный с бужениной, за ним пришла очередь бутерброда с сыром и шоколадной конфеты. Как отомстить за угощение, Ирина придумала. Потягивала чай и спрашивала:
— Мария Петровна, откуда такой повышенный интерес к смерти? У вас роковой недуг?
— У меня? Ты что, с ума сошла!
Но по тому, как испуганно забегали у нее глаза, Ирина безошибочно поняла: вот она, болевая точка. Сейчас старушка расколется и пустит слезу над своим диагнозом. А ей не дадим мы скорого облегчения и с утешениями торопиться не будем. Помучайся, хлебосольная тиранка!
— Благодарю за угощение! — Ира вытерла пальцы салфеткой. — Оно пришлось как нельзя кстати. — Достала из сумки кошелек, вытащила несколько купюр, положила их на стол. — Примите плату. Надеюсь, достаточно? Это по ресторанным расценкам.
— Мне… плату? — опешила Мария Петровна. — За кусок хлеба в моем доме?
— А также за икру, сыр, буженину, две чашки чая и шоколадную конфету «Каракум». — Ирина показала на пустой фантик. — Тут с чаевыми, — двинула стопку денег к Степановой.
— Давно со мной такого не бывало! Девочка, ты где научилась людям в душу плевать? Как тебя мама воспитала?
— Вот кого бы я сейчас не желала обсуждать, так это мою маму! Давайте вернемся к проблемам вашего здоровья. Какие жалобы?
Мария Петровна не успела ответить, зазвонил телефон. Она сняла трубку. На протяжении всего разговора не сводила с Ирины возмущенного взгляда. Но речь ее находилась в большом противоречии с этим взглядом, и возмущение постепенно таяло.