Вызывной канал
Шрифт:
Ну вот, всё наладилось. Не прошло и двух лет. Есть нормальные, из тех что не кинут, клиенты. Капитаном теперь — Барышевский. И команда — не воры и пьяницы. Все свои. Из тех, кого знал сто лет — ещё в Персидском заливе. Заняты привычным им делом: без геройства пройти войну ночью.
Сладкую парочку и не видим: один половинит взятки, второй нами везёт контрабандный свой сахар. Все довольны, смеются.
Только ты вот меня не любишь.
Почему? Появились деньги. Я — сильный. Я — выстоял там, где
Только вот тебе это "я" противно. И не спешит оно в тихую гавань. И над другими ещё потешается.
Кирилл каждый вечер готов срываться и ехать. Разговоров всех — лишь об Ольке и о малом. Её и зовут как тебя. И всё так похоже на нас, когда были мы помоложе, чуть-чуть по течению выше, и я готов был цепляться зубами в крыло самолёта, чтобы на два выходных, но вернуться к тебе, Маячок.
Слушай, а если б не эти выходные, не было бы нашей Барби?
Куда всё ушло?
— Кирюха. Зарплату проездишь.
— Подожди Кирилл, будет всякое, — я ж куда умудрённей и опытней, могу поучать зелёных, и до первых размолвок не доживших, из училища — в молодожёны, как меня, шутя, поучают старые моряки:
— Всё нормально. По графику. Настоящий моряк обычно женится дважды. Второй раз — счастливо.
А ведь точно. Из тех трёх курсантов, которых кормила ты докторской перед КПП училища, соблюдают график все трое: один просто ушёл от жены, второго жена просто выгнала, третий… Да, об Андрюхе — потом.
Поучитель мой тоже просто узнал, что полгода уже, как разведен, и жена с другим живёт в Польше. Вернулся из рейса — пусто. Квартира продана. Гараж и машина — остались. Всё по-честному.
Рейс был прогарный. Стоял под арестом в Африке. Продал машину, живёт в гараже. Ты Уруса, должно быть, помнишь. Мы ходили к нему, когда он был в гипсе. Ты ещё возмущалась: стоишь в порту всего день, а жену в какие-то гости тянешь. Может быть, и жену его вспомнишь. Нынче — пани уже, оказывается.
Может есть этот график, этот порог?
Может есть, только не для меня.
Потому что хочу — тебя одну. Чем приворожила ты меня, ведьма моя? Что подсыпала в чашку и что нашёптывала? Никак от чар не избавиться.
Смейся. Пробовал — не получается.
В Ялте. Ещё в шоколадный год.
Пляж, безлунная ночь, волны плещутся. Рядом — голая девка какая-то. Водолазы с буксира сочинского удружили. Мол, выручи. Перебор получился с девками. Дарим, как представителю братского судна. Водка — в нагрузку.
Девка плачет и даже страдает. Кто б утешил? С работы, наверное, вытурят. Загуляла она с водолазами. Горе горькое. Жизнь — не мила. Ведь порядочные судовые девки только с горя могут отдаться чужому радисту сразу после вчерашнего сочинского капитана.
Кто б утешил? Вдвоём мы на пляже.
Пока что купаемся. Я всё не утешаю. Мне противно играть в эти игры. Девка спьяну решает топиться.
Волоку её, дуру, к берегу. Да, наощупь она ничего. Голышом ведь купаемся. К тому ж — Ялта, ночь, водка выпита. Вот сейчас догребу, стану на ноги, на руках уже можно будет тащить её, чего нам, лицедеям, и надо.
Бог ты мой, как противно вдруг. Водка что-ли? Да нет — игры в горе. И в спасение утопающих. И — в любовь…
Отучила меня ты от этого. Всё — взаправду. И горе, и радости.
— Знаешь что, дорогая, — топись. Но в другой только раз. Возвращаю тебя, туда где взял. А там — хоть топись. Водолазам привычней с русалками.
Хочу тебя, моя ведьмочка.
Как угодно пусть называют: распущенность, похоть, разврат. Готов быть тем боровом, на котором лететь тебе в эту ночь, нагой, распустившей волосы на свою Лысую Гору.
Хочу тебя. Даже посреди шабаша, когда уже нет недозволенного, только желанное, когда даже самые дикие и постыдные в божий день похоти, в которых стыдно признаться себе самой, держишь их взаперти в самом дальнем закутке, тут же с готовностью будут выполнены.
Хочу тебя. Даже в свальном грехе, когда тебя берут двое и трое, и сзади и спереди — столько и как только тебе захочется. Только и мне пусть достанется хоть малая толика твоего греха. Даже если прогонишь от себя, дай хоть видеть, как страстно трепещут твои ноздри, как качается в этой дьявольской пляске тело твоё, и разметались волосы, и колышется грудь, как ты бьёшься в судорогах, стонешь, кричишь, царапая спину избранника. Готов быть хоть подстилкой под вавилонской блудницей, пропускающей через свои жаркие чресла когорту солдат императора за ночь. Только не прогоняй от себя меня, не отлучай от тела своего.
Если это грязь — растянусь в ней боровом.
Если это грех — первым прыгну в приготовленный для тебя костёр.
Всё равно — на моей спине возвращаться тебе домой. Опустошённой, затихшей, нагой и простоволосой по-прежнему, пугая проснувшихся дворников и неспавших всю ночь, захлебнувшихся желчью соседей. Не их время. Кончилась инквизиция.
Из какого ребра можно вылепить это грешное тело? Такое не изваять, не любя.
Бог ревнивый прогнал от Адама первую женщину, не из ребра, а из плоти и грязи вылепленную, потому что Адам рядом с ней забывал о нём?
Или потому, что ваяя из грязи и глины, возлюбил её сам, как Пигмалион Галатею? И побоялся на старости лет свою же нарушить заповедь?
Почему он отдал Лилит Дьяволу?
Чтобы можно было испытывать своих пророков, и жён, и детей их лишая: не возропщут ли? Нет: слава Господу! Всё во власти его. И другая жена уже им за то дана, и детей нарожала — пророки счастливы. Не заметили даже, что — не та жена. Всё равно — из того же ребра. Протез женщины. Голливудский стандарт. Даже родинки заштукатурены, все — блондинки и грудь по последней моде.