Вызывной канал
Шрифт:
Не хочу я — другого, Господи. Эти морщинки появились на мраморе уже на моей памяти. А этому седому волосу — я виной. И не знаю я, кто гребёт уже в нашей лодке, а кто правит.
Неужели нужно было случиться такому, чтобы я понял, что не обязательны войны, необязательны старость и дряхлость? Необязательна умудрённость безусых Сократов и мудрость Соломонова, чтобы чувствовать, что тебе нужно быть рядом с женой каждый раз, когда выпадет случай, и не считать расходы с доходами, и срываться, лететь, плыть, прыгать с поезда, ловить попутки, бежать, будто кто-то гонится, успеть бы только.
Она и не гонится. Но всегда за плечом, с косой: примеряется.
Он как чувствовал. Зелёный совсем пацан. Даже штурманский ценз не выплавал. А успел — всё.
Олька — в чёрном, хоть и не Грузия. Не ты, его Олька. Говорит спокойно и буднично.
— Мы так радовались этой работе. Хорошо, что ты о нём вспомнил. Я — в декрете. Деньги кончились. Он сторожит машины какие-то.
Благодетель. Позвонил, вспомнил:
— Хватит держаться за жёнину юбку. Есть судно, есть место. Завтра к обеду будь в Одессе.
Благодетель. Облагодетельствовал пацана деревянным бушлатом.
И ведь всё позади: расслабились. Ещё раз пронесло. Уже выгрузились. Уже шли домой. Отдавай концы!
Что за команда? Никогда ведь не думаешь, что такие команды наверное — не иначе как с погребальной лодьи викинга.
— Нет — я счастливая женщина. Было всё у нас. И деньги, и нищета, и сказка просто, когда вы меня в Ялту взяли… Помнишь, выкрали просто? "Поварихи нет. Садись, поехали." Я потом звоню: "Бабушка не пугайся, я — в Ялте…", и хоть немного поплавал он, как хотел. Мир увидел. И сына — … тоже увидеть успел.
— Он рассказывал мне обо всех почти. Я вас всех уже знаю, мальчики. И приснился в ту ночь, но вроде как хорошо: я — с друзьями приехал, накрывай на стол.
— Вот он — стол. Вот и вы…
Бог ты мой! Вспомнил. Я ведь написал всё это так давно! Сразу после училища. Почему вдруг — об этом? Кто водил моей рукой? Кто решил показать мне, что все слова — ложь? Даже те, что сбываются наяву.
А ты знаешь, Кирилл тоже учился в КЮМе в группе у Барабаша? На семь лет просто позже. Мог бы вспомнить его, лопоухого пятиклассника, когда мы со Славкой — кумиры-курсанты, после первой практики, — приезжали к ним: "Да чего, пацаны? Ну, красивый у них Копенгаген…Русалочка… "Мог бы вспомнить, если б знать наперёд. Он случайно мне проговорился, недавно совсем.
Недавно? Ему всегда теперь — двадцать три. А нас всех несёт уже дальше.
Неужели мне нужно было нырять, знать что уже не найду, об ракушки резаться, плакать, лёжа на тёплой палубе, трусить течения и того что опять затянет под три корпуса сразу, и уже с другой стороны не вынесет, снова нырять, пока водолазы приехали, чтобы просто понять, что сильных и слабых — нет. Все бессильны. Перед ней — все. И смерть не ждёт ни войны, ни старости.
Ошибка. Опять я обманут коварным Отцом. Это ведь мной написано:
"Не покажется ль даже ад после рейса такого — отдыхом? Так к чему всё: голод, лишения, жажда, пекло экватора, лютая стужа Дрейка? Все мы бросим свой якорь в аду. В срок. Кто раньше, кто позже, но — в срок. Все замкнут этот круг своевременно, как вернутся с Востока, ушедшие к Западу.
Так к чему всё? Шаг до борта — и круг будет замкнут сейчас. И никакому пастору не подсилу похоронить тебя за оградой этого кладбища, отдельно от праведника, сорвавшегося с рея в шторм… "
Вот и сорвался.
Я спросил Баришевского:
— Как дальше жить?
Он ответил:
— Как? Быть мужчиной.
— Не хочу. Это был мой последний рейс.
Неужели мне нужно было узнать, что Рэнкин брат — жив, родители тоже, из ада выбрались, а её — больше нет… Неужели должен был из-под знака выскочить на трассу тот частник, чтобы я наконец понял, что и ты — смертна? Даже без войн и старости, даже в тихой нашей гавани, где всё так постоянно, где, даже среди катастроф и войн, по-прежнему другой отсчёт времени:
"Нам уже — семь. Завтра — в школу… "
Знаешь, а мы все втроём были в неё влюблены. И когда Андрюха был на плавпрактике, мы вместо него провожали её до общаги пединститута, и ходили на всякие сборища молодняка: питие чая на ковре в чьей-то гостинной, на какие-то стихи, выходки студента по кличке Тромбон и разговоры в прокуренной кухне. Когда они сильно поссорились, мы перестали с Андрюхой разговаривать. Он уже тогда умел перешагивать через сантименты, плевать бы ему на наш бойкот. Но нет, сорвал последнюю розу с клумбы перед училищным КПП, которую начальник строевого отдела уже чуть ли не принимал у дежурного по описи: "Лепестков — семнадцать, листков — пять, шипов — восемь…"- и пошёл мириться и свататься.
Помнишь какой счастливой она была на нашей свадьбе? Не за нас, конечно. Андрюха вернулся из первого рейса, она ездила встречать его пароход в Одессу и даже стояла за лентяя Андрюху стояночную вахту механика: открывала в машине какие-то клапана и переключала рубильники на ГРЩ, пока её сокровище нежилось в коечке.
Может ей лучше было бы с Толиком? Или со мной? Если бы для нас дружба не была святым и решённым?
Я знаю, что ты готова меня ревновать даже к школьным подружкам, но к этому — не надо. К тридцати наконец понимаешь, что нельзя откладывать напотом ни любовь к женщине, ни измены ей.
Всё ведь было ещё до начала времён. До тебя.
Когда она последний раз приходила к нам в гости, и вы по-женски секретничали и жаловались друг другу на мужей, я даже разочарован был: ничего не ёкнуло. Чужая женщина. Смотрел больше на уменьшеную копию с Андрюхи-оригинала. Такой же шустрый пацан.
Андрюха и в мореходке был шустрым: всегда умел устроиться так, чтобы самую неблагодарную и тупую работу делал другой. В какие-то лаборанты, чтобы не отмечаться на самоподготовке и иметь каморку, даже в сантехники какие-то, на зарплату. Делил с Толиком. До сих пор смешно, прорыв канализации, Толик в люке уже, а Андрюха подаёт ключи и инструкции. Он ведь — механик, специалист, а не радист какой-нибудь малахольный. И не водолаз.