Взаперти
Шрифт:
– Эй, а меня кормить пиццей не нужно, что ли?
Забавно слушать ее комментарии фоном. Словно мы просто живем рядом, обычные соседи, ничего особенного. Оглядываюсь на монитор… и замираю, прикованный к месту льдисто-голубым взглядом. Дергаю воротник, глотая воздух, отхожу к холодильнику. Ледяное молоко обжигает горло, я закашливаюсь и долго не могу отдышаться. На сером линолеуме пола белые кляксы, в моих руках – непонятно когда вынутая из морозилки пицца. Смотрю на нее несколько секунд, потом закидываю в духовку. В самом же деле нужно отправить на десятый еду.
Счастливый день для Элли, у меня закончилась гавайская пицца. Правда, рыбу она тоже не любит. Неожиданно злюсь – я что, всерьез об этом думаю? Беспокоюсь о том, что кто-то из гостей не в восторге от еды, – на десятом этаже, где они должны проводить максимум пару дней?
Не кто-то. Она.
К реальности меня возвращает запах горелого омлета. Кофе решаю не варить – я слишком мало спал, лучше подремать днем, чем будить себя стимуляторами. С ними полчаса бегаешь, как ужаленный, а потом сидишь отупевший, не способный даже заснуть.
Отправив Элли пиццу, смотрю, как в боксе Лекс и Винни играют в «правду или действие». Пока в шутку, но в таких случаях перелом всегда наступает неожиданно. Вот и сейчас Лекс выдает:
– Почему ты носишь свитер? Тут вроде тепло.
Винни вздрагивает, натягивает рукава на пальцы. Отворачивается. Она, поняв, что задела его, торопится добавить:
– Ты можешь не отвечать!
– Тогда какой смысл играть. – Блеклая улыбка говорит не столько о доверии, сколько о том, что действие последней дозы наркотика не выветрилось до конца. – У свитера длинные рукава.
Замечаю, как вспыхивают азартом глаза Лекс, и удивляюсь – мне казалось, жестокость ей не свойственна. Впрочем, Винни решает не дожидаться следующего круга и добровольно избавляется от своего грязно-бурого чудовища. Поводит худыми плечами, на которых болтается пожелтевшая от старости майка, вытягивает руки, демонстрируя ряды точек, в основном уже поблекших.
– Я наркоман. Теперь моя очередь. Правда или действие?
– Правда, – тут же отвечает Лекс. Виновато качает головой. – Извини. Я не хотела лезть.
– Ничего, – мужественно врет Винни, – все равно бы всплыло. Давай ответное: почему ты так одеваешься?
Теперь ее очередь помрачнеть и отвернуться.
– Чтобы не выглядеть красивой. Чтобы никого не заинтересовать. – Ее веселое круглое лицо становится ожесточенным. Она могла бы остановиться сейчас, но искренность, как опьянение, не дает молчать. – Чтобы никто не сказал, что я «сама хотела». Чтобы вообще никто никогда не посмел даже подумать…
У нее перехватывает дыхание, Винни хмурится, протягивает руку, словно желая коснуться, но только хрипит:
– Это же бред, Лекс. Гребаный бред.
– Нет. – У нее страшная, вымученная улыбка. – Не бред. Так все говорят. А еще – что такая страшная телка должна быть благодарна, что обратили внимание. И что если бы не хотела, то ничего бы не было. И что надо было сказать им вежливо, и они бы отстали. И…
– Послушай! – Он встряхивает Лекс за плечи, звенит цепь наручников. – Знаешь, единственное, что ты можешь сделать?
– Расслабиться и получать удовольствие? – Она спрашивает это таким слабым голосом, что страшно становится даже мне.
– Нет! – Винни говорит медленно и отчетливо, с такой силой, какую я в нем даже не предполагал. – Нет. Не знаю, какой мудак придумал этот бред. Наверное, тот, кто считал, что никогда не будет жертвой. А ты можешь напасть в ответ. Кусаться, выцарапывать глаза, вцепляться в горло. Знаешь, кошка, которая бросается на пса, выглядит не смешно, а страшно. И шансов выжить у нее больше.
Лекс хлюпает носом, судорожно вздыхает. Кивает, вытирая глаза. Винни, только что произнесший прочувствованную речь, отпускает ее плечи. Отводит взгляд, добавляет:
– Ты не должна делать даже это. И вообще ничего не должна. Разве что суметь жить после того, что случилось. Вопреки всему. – Опускает голову так низко, что прижимается подбородком к груди. Шепчет: – Ты классно справляешься. Я так не смог.
Она поднимает на него взгляд, в заплаканных глазах отражается недоумение. Очень типичная реакция, подавляющее большинство упускает из виду половину жертв насилия. Винни ежится, словно на ледяном ветру, спрашивает насмешливо:
– Что, думаешь, как можно заставить парня? Да ладно, многофункциональность задницы – не тайна.
Шутка звучит как мучительная попытка принизить значение произошедшего, сгладить. Может показаться, что это соответствует лозунгу «жить дальше», но, чтобы научиться жить после перелома, нужно осознавать, что тот был. Делать что-то, чтобы кости срослись правильно, а если не вышло, понимать свои ограничения. Не травмировать себя каждый раз с удивлением и болью, словно это случилось только вчера.
– Ох, Винни.
Лекс прикрывает рот ладонью, не в силах выразить ужас словами. Винни, конечно, все понимает не так. Он боится презрения. Но Лекс придвигается к нему, обнимает крепко, словно обещая защитить. Он замирает в ее руках недоверчивым зверем, потом расслабляется, приникает, шепча недоверчиво:
– Теплая…
Она смущенно хихикает:
– Может, поспим пока? Накроемся свитером, как одеялом.
Винни кивает, сползает ниже, так что, когда она ложится на пол, его голова оказывается у нее на плече. Вдвоем встряхивают свитер, выворачивая и расправляя. Их руки в браслетах наручников вздернуты вверх, подвешены на общей цепи, соприкасаются локтями: мягкий и полный – Лекс, сухой, в россыпи веснушек – Винни. Мир и покой, они засыпают, словно пара после свидания. В некотором смысле так и есть.