Взгляд сквозь столетия
Шрифт:
Так, В. Ф. Одоевский, размышляя о судьбе духовных ценностей в мире, все более подчиняющемся законам буржуазной цивилизации, представлял себе возможное будущее человечества в далеко не радужных тонах («Город без имени»). И, наоборот, монархист Ф. В. Булгарин, который именно в этой цивилизации видел свой идеал общественного устройства, рисовал будущее России буквально «золотым»: в «Правдоподобных небылицах, или Странствованиях по свету в двадцать девятом веке» благонамеренные сенаторы, принцы, профессора живут в мире, чем-то весьма напоминающем «индустриальный рай» из работ нынешних идеологов капитализма, где все социальные и духовные проблемы «решаются» с помощью развитой
Говоря об образе будущего в русской литературе, не следует забывать и о его художественном осмыслении в произведениях русских классиков: этот образ присутствует во многих поэтических шедеврах Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Гоголевская тройка, с ее пронзительным, обращенным и к нам, потомкам, вопросом стала одним из ярких символов мысли о судьбе родины, которые знает мировая литература. Одним словом, вклад крупнейших русских писателей в развитие литературы о будущем значителен и неоспорим. И без этого вклада история русской фантастики была бы гораздо беднее. А с другой стороны, и сама эта фантастика позволит во многом по-новому взглянуть на знакомые с детства произведения.
Безусловна и историческая связь современной фантастики с наследием русской классической литературы. Но существует эта связь как бы «поверх» собственно литературного процесса в его жанровой, видовой определенности. А одну из сторон этого процесса — развитие фантастического жанра в XVIII — первой половине XIX века — и должен отразить наш сборник.
Очевидно, должно было пройти определенное время, чтобы фантастика, покинув литературную периферию, начала свое движение к центру. Тогда и пригодился весь тот жанровый опыт, который был накоплен фантастикой за время «незаметного» существования на границе с областью развития собственно философской или политической мысли.
А пока развитие фантастического жанра определялось творчеством писателей менее значительных. Но именно этим писателям было суждено проделать большую часть той «черновой» работы, без которой утопия так бы и осталась утопией, не став фантастической литературой, и все потенциальные художественные возможности фантастического жанра так и не смогли бы реализоваться с течением времени в разнообразный литературный мир современной фантастики.
Возьмем, например, Сенковского. Говоря о нем, Белинский, как известно, постоянно подчеркивал удивительную способность этого литератора «приноравливаться и подделываться» к вкусам широкого читателя.
Этот принцип — понять своего читателя и суметь ему угодить — являлся главным как в журналистской, так и в собственно писательской деятельности Сенковского. Он диктовал и особенную «облегченную» форму его фантастическим произведениям: они всегда своеобразный сплав из нескольких жанров, пользующихся у читателя популярностью, но одновременно и пародия на эти жанры, самопародия [42] . Так же как и литературная «маска» их автора: серьезный ученый, острый полемист то и дело выглядывает из-за спины своего доверчивого двойника, кажется, вот-вот встанет на его место, и разговор зайдет по существу, всерьез.
42
См.: В. Каверин. Барон Брамбеус. М., 1906, с. 127–182.
По никакой подмены не происходит: литературная игра остается только игрой, «Барон Брамбеус», остается полностью верен своему знаменитому «научному» кредо: «У каждого барона своя фантазия».
Но была ли у этой игры какая-нибудь перспектива в смысле дальнейшего
В произведениях Сенковского мы находим почти весь разнообразный беллетристический арсенал современной фантастики. «Литературность» во всем: в пародии на роман с любовным треугольником; в комической фигуре астронома Шимшика. Это еще не фантастика, но уже «фантастические путешествия», многие приемы которых, разумеется в «облагороженном» и осовремененном виде, продолжают существовать в комической фантастике в сегодня.
У Одоевского в «4338-м годе» на первом плане идея, наука, философия. Утопия, но еще не фантастика. Ведь не случайно Белинский в свое время назвал писательский талант автора «4338-го года» талантом «дидактическим».
Характернейшая черта фантастических произведений первой половины XIX века — постоянное обращение к вопросам науки, техники. Не составляет исключения и Сенковский. Он всегда в курсе последних научных открытий — ему просто как воздух необходимо знать все, что только может заинтересовать читателя.
Но своеобразна форма, в которой эта «наука» предстает затем в его произведениях.
Читатель постоянно мистифицируется, так что перестаешь различать, к чему в науке автор относится серьезно, а над чем смеется. Это своего рода гротеск на «научной» основе. Барон Брамбеус вечно что-то додумывает, прибавляет от себя к той или другой научной истине — и эта истина предстает перед нами в «сниженном», бурлескном виде.
Совсем иначе у Одоевского. Он руководствуется в своем отношении к науке чистым критерием истинности. И если писатель убежден в справедливости научной, технической идеи, то стремится сохранить ее в своих литературных построениях в неизменном виде, даже когда, как и Сенковский, прибегает к «снижению», точнее, упрощению науки в целях ее большей доступности.
Знает Одоевский и сатирический гротеск, ярким примером которого является «Город без имени». Но и здесь, когда научная, философская идея становится «противником», он ее не искажает, а лишь доводит до логического конца, демонстрирует в художественной форме ход своей корректной, критической мысли.
Принцип Одоевского, может быть, менее занимателен — литература и наука существуют у него пока не слитно, раздельно, но за ним, так же как и за «литературностью» Сенковского, — будущее. Популяризация научных, технических достижений останется, видимо, навсегда одной из важнейших функций научно-фантастической литературы.
Барон Брамбеус шел «на скандал» с одной лишь целью — Сенковский старался любыми способами привлечь читателя. И одновременно шел процесс освоения древнего утопического жанра беллетристикой, фельетоном.
Таким образом, фантастический жанр, еще как следует не родившись, уже претендует на то, чтобы стать популярным.
К тому же через «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса» к современной фантастике тянутся нити, начало которых теряется в глубинах всемирной «смеховой культуры»: в творчестве Свифта и Стерна, Франсуа Рабле и Лукиана. Аналогии иногда были прямыми. Ученый журнал «Московский наблюдатель», например, заметил: «Рабле обещал сочинить длинную статью о египетских иероглифах, на которые Орус Аполлон написал по-гречески две толстые книги толкований. Обещание его через 300 лет взялся исполнить г. Брамбеус, ополчась, разумеется, не на Оруса, а на Шамполиона». Если же вспомнить, кому Рабле иногда разрешал сочинять за себя «длинные статьи», а именно магистра Алькофрибаса Назье, извлекателя квинтэссенции, то аналогия наполнится еще большим смыслом.