Взгляд тигра
Шрифт:
Все попытки вырваться ни к чему не вели. Удары коленями, не причиняя вреда, тонули в пухлом теле – он не обращал на них внимания. Обхватившие меня руки постепенно сжимались, как кольца питона, и вполне могли раздавить. В панике я изворачивался, отбивался изо всех сил, но безрезультатно. Тяжело, со свистом дыша, Сулейман клонился вперед, напирал огромными плечами, выгибая мне спину дугой и грозя сломать позвоночник.
Откинув назад голову, я вытянул шею и с отчаяния вцепился зубами в широкий, плоский нос, прокусив кожу и хрящи. Рот наполнился
Противник взревел от боли и ослабил хватку. Я высвободил руки, вывернулся, обеими ногами твердо стал на песок и подставил бедро для броска. Падая на спину, Дада оставил у меня в зубах кусок живой плоти, который я с отвращением выплюнул. Теплая кровь стекала по подбородку – я с трудом удержался от искушения ее стереть.
Сулейман Дада лежал на спине, словно выброшенная на берег исполинская черная лягушка. Я прыгнул на него, целясь согнутым коленом в горло. С проворством кобры он прикрылся обеими руками, и, обрушившись сверху, я снова попал в тиски толстых черных лапищ. Сцепившись, мы скатились в теплую мелкую воду лагуны.
Сулейман ревел от боли и бешенства, кровь бежала из изуродованного носа. Теперь все решало весовое преимущество. Гигант подмял меня под себя и, навалившись чудовищной тушей, удерживал мне голову под водой.
Я тонул – легкие вспыхнули огнем, от нехватки кислорода заполыхало в глазах. Сил почти не осталось, сознание затуманилось, готовое вот-вот отключиться.
Раздался далекий, глухой хлопок выстрела. Сулейман Дада дернулся, замер, и тяжелое тело безвольно сползло с меня.
Откашливаясь и ловя ртом воздух, я с трудом поднялся – стекавшие с волос ручьи заливали глаза. В луче валявшегося на берегу фонарика испуганная Шерри сжимала карабин в забинтованной руке. Рядом со мной, лицом вниз, покачивался на воде полуголый Сулейман Дада, словно выброшенный на мелководье дельфин. Побледневшая Шерри пришла в ужас от своего поступка.
– Боже, – прошептала она, – я убила его.
– Можешь гордиться, – выдохнул я и, спотыкаясь, пошел к месту, где лежал Чабби.
Он пытался сесть, но не получалось.
– Не напрягайся, Чабби, – остановил его я, поднял фонарик и расстегнул окровавленную рубашку на широкой коричневой груди.
Пуля задела легкое – при каждом вдохе и выдохе над темным входным отверстием пенились пузырьки. Я видел немало пулевых ранений, достаточно в них разбирался и знал, что дела плохи.
Чабби пристально вглядывался мне в лицо.
– Ну что там? Мне не больно.
– Вот и хорошо, – успокоил я. – Пива пока не пей, а то через дырку выльется.
Он криво усмехнулся. Пуля о кость не расплющилась, аккуратное выходное отверстие было чуть больше входного. Отыскав пару перевязочных пакетов и наложив на раны бинты, мы с Шерри приподняли его, устроили на расстеленном в вельботе матрасе и укрыли одеялами.
– Не забудь про Анджело, –
Со щемящим сердцем я перенес в вельбот и уложил в носовой части завернутое в парусину тело, отогнал лодку от берега и запустил двигатели. Путь на Святую Марию ждал неблизкий, и главной заботой теперь было спасти Чабби.
Сидевшая рядом Шерри делала для него все, что могла. А я, стоя на корме между двух моторов, под усеянным холодными белыми звездами небом, вел по глубокому протоку лодку с лежавшим в ней грузом – раненой, умирающим и мертвецом.
Спустя пять часов Шерри встала и перебралась на корму.
– Чабби хочет тебе что-то сказать… – Повинуясь безотчетному желанию, она наклонилась вперед и холодными пальцами коснулась моей щеки. В ее голосе звучало отчаяние. – Кажется, ему недолго осталось.
– Видишь две большие, яркие звезды? Держи курс прямо на них. – Я определил ориентиры в созвездии Южного Креста и передал ей управление.
Чабби меня не узнавал. Я опустился на колени, прислушиваясь к тихому клокочущему дыханию. Наконец он пришел в себя. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. В зрачках Чабби отражался звездный свет.
– А ведь и нам иногда везло на хорошую рыбу, Гарри.
– Еще не раз повезет, – отозвался я. – Знаешь, какую лодку купим! В следующий сезон вместе в море выйдем – не сомневайся.
Он надолго затих. Рука его нашла мою, и я крепко сжал мозолистую ладонь в застарелых рубцах от лесок и линей.
– Гарри… – Голос был так слаб, что, ничего не слыша за ревом моторов, я приложил ухо к его губам. – Никогда раньше не говорил, а сейчас скажу. Люблю тебя, друг, – больше родного брата.
– И я люблю тебя, Чабби.
Он стиснул мне руку, но ненадолго – большие, заскорузлые пальцы расслабились. Я сидел рядом, пока они не похолодели. Над темным, отрешенно-задумчивым морем занялся бледный рассвет.
Три следующих недели мы с Шерри редко покидали тишину и покой бухты Черепахи. В день похорон друзей съездили на кладбище, постояли у могил, не зная, куда укрыться от любопытных взглядов. Однажды я в одиночестве посетил форт, где провел два часа в обществе президента Годфри Биддла и инспектора Уолли Эндрюса. Остальное время, пока заживали раны, нас никто не беспокоил.
Телом мы поправлялись быстрее, чем отходили душой. Как-то утром, делая Шерри перевязку, я заметил крохотные жемчужные зернышки в заживающих ногтевых ложах и с благодарностью понял, что корни ногтей восстанавливаются, – ее узкие, с длинными пальцами, руки не останутся навек изуродованными.
Счастливыми те дни не назовешь, слишком многое их омрачало – неприятные воспоминания, скорбь по Чабби и Анджело, наши отношения, зашедшие в тупик. Догадываясь, как мучительно трудно Шерри, я прощал ей внезапные вспышки раздражения, угрюмую замкнутость, неожиданные исчезновения из дому. Она часами бродила по пустынному берегу или одиноко сидела на песке, глядя на волны.