Взгляд
Шрифт:
Кашер фыркнула и зажала переносицу двумя пальцами. Борясь с зевотой, она сделала какую-то пометку.
– Ну, посмотрим, будешь ли ты так же настроена и завтра, хорошо? – сказала она.
Словно по команде суфлера дверь открылась, и в кабинет вошла Макэверн с креслом-каталкой. При виде Аны у нее на лице промелькнуло изумление, которое быстро сменилось презрением. Она потянулась за наручниками: было заметно, что она не привыкла к тому, чтобы использовать их после аквариумов.
Ана поднялась на ноги и встала, глядя сверху вниз на психиатра. Кашер прекратила разборку бумаг и встретилась с ней
23. Шокеры
Макэверн провезла Ану вдоль реки, через мостик и мимо пустой автостоянки. Они остановились у двери санитарного блока, через который можно было попасть в их отделение. Ана ждала. Макэверн взглядом сверлила ей дыру в затылке. Ана стиснула зубы и села прямее. Туго стянутые наручники больно пережимали ей руки, однако она чувствовала, что любая попытка уменьшить боль будет воспринята как признак слабости. Возможно, сейчас Макэверн дожидалась именно этого.
Ана заставила свои руки спокойно лежать на коленях. В конце концов санитарка сняла с пояса связку ключей, отперла деревянную дверь и протолкнула Ану в серое здание. На Ану навалилась вонь от экскрементов. На пути туда она была слишком испугана, чтобы замечать что бы то ни было, но теперь оказалось, что стены коридора вымазаны калом, а в темных уголках разлагаются горки блевотины. С трудом справляясь с позывами на рвоту и желанием прикрыть ноги рукавом халата, Ана устремила взгляд на двор за туалетами, залитый солнечный светом. Она провела в «Трех мельницах» всего один день – и уже рада возвращению в отделение!
На главном дворе бродили пациенты, дергаясь, ерзая, споря друг с другом или с самими собой. Несколько девушек дрались за одеяла. Заметив Ану, они затихли и зашикали друг на друга, хотя большинство не посмели смотреть прямо на нее. Макэверн сняла с Аны наручники. Ана встала, не дожидаясь подсказки, постаравшись, чтобы те семь сантиметров, на которые она была выше Макэверн, дали себя заметить. Макэверн не двигалась. Похоже, она все еще решала, стоит ли ей взять все в свои руки. Такое удивительное самообладание после визита в аквариумы может плохо отразиться на общем настрое.
Ана гордо подняла голову. Она ощущала присутствие санитарки у себя за спиной и была полна решимости не дрогнуть и не отшатнуться. Ветер рвал ее тонкий халат и ворошил влажные пряди коротко подстриженных каштановых волос. Она наполнила легкие холодным воздухом и нашла взглядом Тэмсин, привалившуюся к кирпичной стене Восьмой студии.
Кресло-каталка скрипнула. Резина покатилась по асфальту. Макэверн удалялась.
Ана продолжала стоять неподвижно и гордо, оценивая свою аудиторию. Тэмсин поймала ее глаза твердым оценивающим взглядом. Ана чуть улыбнулась и направилась к ней. Во дворе снова стало оживленно.
Тэмсин нахмурилась.
– У тебя сегодня был гидросинтез, – сказала она.
– Они это так называют?
Ана слышала о наркосинтезе, когда пациентам дают наркотики, после чего проводят им психоанализ. А вот гидросинтез – это нечто новое.
Во дворе стало тихо. Ана обернулась, проверяя, куда смотрят все остальные. Кого-то еще завозили во двор через санитарный блок. Голова пациента-мужчины безвольно свисала ему на грудь.
– У большинства твоей стойкости нет, – заметила Тэмсин.
Ана схватила Тэмсин за руку и сощурила незаплывший глаз, чтобы лучше видеть.
Санитар опрокинул кресло. Пациент плюхнулся вперед, впечатавшись лицом в асфальт. Одна рука неловко завернулась ему за спину. Хромая, Ана бросилась к нему. Санитар быстро повернулся и снова ушел в санитарный блок.
Ана опустилась на колени рядом с распластавшейся фигурой, приглаживая спутанные светлые волосы.
– Джаспер? – шепотом позвала она. – Джаспер!
Его имя застревало у нее в горле.
Он застонал. Она беспомощно осмотрелась.
Несколько девушек стояли в нескольких метрах от них, наблюдая за происходящим.
– Дайте мне одеяло! – потребовала Ана.
Девушки вцепились в свои бесценные покрывала, обернутые вокруг плеч. Ана вскочила и бросилась к группке зевак. Сдернув одеяло с ближайшей девушки, она не встретила никакого сопротивления. Вернувшись к Джасперу, она укрыла его и положила его голову себе на колени. Он застонал, когда она его пошевелила, и зажал ладонями уши. Она начала гладить его по голове, тихо напевая его любимую джазовую мелодию Майлза Дэвиса. Он опустил руки и привалился к ней. От него гадко пахло: немытым телом, металлом и следами лекарств, выходящих через кожу с потом.
Спустя несколько минут Ана заметила, что обычный фоновый шум во дворе не возобновляется. Скорее звуки стали даже тише. Она подняла голову. На нее были устремлены сотни взглядов. Парни и девушки вышли на главный двор из игровой. Тэмсин оказалась среди тех, кто стояли к ней ближе всех. Ана бросила на нее умоляющий взгляд.
– Ему нужно лежать, – сказала она, подхватывая Джаспера под плечи. Секунду поколебавшись, Тэмсин шагнула к ней и подхватила его с другой стороны.
– Куда? – спросила она.
– Туда, где я смогу за ним присматривать.
Они заковыляли через двор к Восьмой студии. Торс Джаспера наваливался на их сгорбленные спины, ноги волочились сзади. Толпа расступалась: на всех лицах читались изумление, недоумение и страх.
В Восьмой студии они уложили Джаспера на какой-то матрас. Он снова застонал, почти не приходя в сознание.
– А почему он не мокрый? – спросила Ана.
– У него не гидросинтез. Он – шокер.
– Шокер?
– Ему прописали электрошок. Одно из их самых действенных средств. Стирает память, портит нервную систему, вызывает необратимые повреждения мозга. И синдром трудного пациента полностью излечен. Конечно, у овоща неинтересное будущее, но по крайней мере он не труп, так ведь?
От пыли, выбитой из матраса, и запаха, исходившего от Джаспера, у Аны заскребло в горле.
– Электрошок безопасен, – вяло возразила она, повторяя рекламные слоганы, которые слышала в течение всего детства снова и снова, но, еще не закончив произносить эти слова, поняла, что сама им не верит. – В девяноста процентах случаев он приводит к успеху. Моментальное снятие депрессии.
– Угу, – согласилась Тэмсин. – Наверное, слово «снятие» можно толковать и так: простая неспособность ни о чем четко думать.