Вживленный «Чип контроля» [Марш-бросок]
Шрифт:
Тот, присев на край стола, вскрыл перочинным ножом пакет и стал знакомиться с документами.
Анохин в эти минуты внешне выглядел спокойным; ему стоило сейчас немалого труда контролировать свои чувства и эмоции. Он заставил – нет, пытался заставить – поверить себя в то, что все происходящее вокруг не имеет к нему совершенно никакого отношения. Нет, это не он ощущал себя рабом, выставленным на продажу на невольничьем рынке, крепостным на помещичьих торгах-смотринах, несчастным негром в кандалах, к которому приценивается сразу пяток плантаторов… Определенно, это кто-то другой, потому что с Сергеем
– Так… интересно, – пробормотал блондин, вчитываясь в текст одной из справок. – Все-таки на перепродаже «герыча» залетел… Любопытное дельце. Гм… странно, очень странно. Хотя, конечно, в жизни всякое бывает.
Отложив в сторону пакет, он в упор посмотрел на Анохина, причем взгляд его, скрытый отзеркаливающими темными линзами, расшифровать было невозможно.
– Вот смотрю я на тебя, Анохин, и не понимаю, – заговорил он, раздельно произнося каждое слово. – Ладно бы сам полез?! Жалованье у вас нищенское, это и ежу понятно. Допускаю, что надоело зажиматься, вот и захотелось бабок по-легкому срубить. Но зачем же ты подругу свою на столь гибельное дело подписал?
Анохин, до которого смысл сказанного дошел с небольшой задержкой, вдруг дернулся всем телом, как будто сквозь него пропустили электрический ток; он даже пошатнулся, словно под ним вдруг поплыла почва…
– Что-о? – произнес он сдавленным голосом. – Повтори, что ты только что сказал!..
– Стоять!! – рявкнул оперативник СИЗО, тот, что поплотнее. – Стоять, блядь!! Руки на затылок!! Конвой!!!
– Вот такие уроды, как вы, меня и подставили! – хрипло выкрикнул Анохин, делая шаг к столу, за которым заседала «медкомиссия».
В помещении санчасти поднялась яростная кутерьма… Анохин, потеряв голову, рванулся к столу. Но один из «абверовцев», опытный в своем ремесле человек, мгновенно оказался у него за спиной и перехватил ему горло резиновой дубинкой. Уже в следующую секунду в помещение санчасти ворвался звероподобного вида прапорщик – этот навалился с левого бока, выкрутил руку, взяв ее на «излом»… А за ним – еще двое, с резиновыми дубинками наголо. Другой «абверовец», более плотного телосложения, немного замешкался, прежде чем ему удалось выдернуть свой табельный «ПМ» из кобуры.
«А-а… пусть!! – мелькнуло в голове у Анохина. Надо вывернуться от того бугая, что слева… Кто там сзади?! Ну-ка получи локтем по дыхалке! Счас, гады, я вас буду крушить… рвать… Теперь меня только пуля остановит!!»
Мат, ор, хрипы… Анохин напоминал матерого медведя, на котором повисла свора собак. Ему было плевать, что его могут не то что покалечить – убить. Может, оно и к лучшему, если его пристрелят. Разом закончится весь этот бред, абсурд, мерзость, прекратится все то, во что превратилась его жизнь, – и не надо будет больше страдать и мучиться.
Все, что в нем копилось три с лишним месяца, теперь готово было выплеснуться наружу, прорваться, как воспалившийся гнойник.
Но все же – не прорвалось.
Потому что сдохнуть сейчас – это было бы чертовски неправильно…
Анохина, который как-то разом обмяк, прекратив всякое сопротивление, закоцали в наручники, выкрутив предварительно руки назад; затем поставили на колени; но избивать осатаневшего вдруг зэка не разрешил все тот же блондин.
За те несколько секунд, что длилась ожесточенная схватка, он вообще, кажется, не сдвинулся со своего места; он по-прежнему восседал на краешке стола и глядел на Анохина с легкой усмешкой, словно приклеенной к его гладко выбритому лицу.
– Надо было по ходу следствия держать стойку, а здесь ты свой характер можешь засунуть в жопу, – чуть растягивая на московский манер слова, сказал блондин. – И минуты не прошло, как ты – на коленях! Это во-первых. Ну а во-вторых… Ты сказал, Анохин, что тебя подставили. Возможно. Это вообще не мое дело. Но ты, Анохин, – все равно виноват. Потому что все, что происходит с человеком в этой жизни, есть дело его собственных рук.
Когда Анохина удалили из помещения, замнач СИЗО, бросив вопросительный взгляд на блондина, поинтересовался:
– Что будем делать с… этим?
– Пусть немного остынет, – не отрывая глаз от документа, который он читал, сказал блондин. – В карцер, а там будет видно.
Впрочем, для себя он уже все решил: на тыльной стороне плотного конверта из коричневатой крафтовой бумаги появилась запись, сделанная черным фломастером:
Глава 2
И ПОШЛИ ОНИ СОЛНЦЕМ ПАЛИМЫ
Народу в ресторане «Макдоналдс», что расположен поблизости от станции метро «Проспект Мира», в этот вечерний, но еще не поздний час было немного.
Войдя с улицы в заведение, Валерий Швец сразу же направился к стойке, делать заказ, одновременно с этим неназойливо разглядывая людской контингент, жующий за столиками свой «фаст-фуд».
«Шерше ля фам, Валера, – сказал он себе. – По времени, которое показывают твои часы, она должна уже быть здесь».
Расплатившись и взяв поднос, он перебрался в самый дальний угол, усевшись за свободный столик; отсюда, впрочем, и вход, и само заведение были видны как на ладони.
Взглянув на двух девиц студенческого возраста, подкреплявшихся за соседним столиком, Швец мысленно покачал головой – нет, ее среди них нет, слишком молоды… Еще одну женщину, щипавшую чизбургер в компании с каким-то благообразным пожилым мужчиной, он забраковал по причине обратного свойства: Слава не стал бы говорить про такую, что она «молодая, симпатичная и при всех делах», – а именно так в свойственной ему краткой и чертовски невразумительной манере приятель обрисовал облик той женщины, с которой Валере надлежит сегодня встретиться.
Нужный ему человек также не мог быть иностранцем – столь важную деталь Слава, конечно, не упустил бы. Так что отпадают и те две скалозубые девушки с однотипными рюкзачками на спине, что голгочут о чем-то на своем наречии с двумя парнями, своими сверстниками, по виду тоже «форинами».
Остается лишь дама лет тридцати пяти, полная, весом, пожалуй, за центнер, – определенно ее можно снимать в роликах с антирекламой заведений «фастфуд», – да еще с огромной бородавкой на носу… Нет, только не она… Но уже примерно через минуту она поднялась со своего места и, покачиваясь, как груженый танкер на волнах, отдрейфовала к выходу.