Взлет и падение Третьего рейха

Ширер Уильям Лоуренс

"Как теперь представляется, — говорилось в официальном сообщении, — партайгеноссе Гесс жил в состоянии галлюцинации, в результате чего он решил, что сможет добиться взаимопонимания между Англией и Германией… Однако это никоим образом не повлияет на продолжение войны, навязанной немецкому народу".

В частном порядке Гитлер отдал приказ застрелить Гесса на месте, если тот вернется {На Нюрнбергском процессе Гесс выглядел жалким, надломленным и некоторое время прикидывался полностью потерявшим память (у него действительно находили легкое умопомрачение). Избежав смертного приговора благодаря обнаруженному коллапсу, он был осужден на пожизненное заключение. Я подробно писал

о нем в своем труде "Конец берлинского дневника".

Англичане обращались с ним как с военнопленным и освободили его в октябре 1945 года, с тем чтобы он предстал перед судом в Нюрнберге. Во время пребывания в плену в Англии он постоянно возмущался, что на него не распространяют дипломатические привилегии; его психическое состояние стало ухудшаться, временами он впадал в состояние амнезии. Доктору Келли он говорил, что, находясь в заключении, дважды пытался покончить с собой. По его словам, он пришел к убеждению, что англичане пытаются отравить его. — Прим. авт. }, а официально лишил его всех постов и рангов и назначил на его место фигуру еще более зловещую — Мартина Бормана, потворствовавшего всем его начинаниям. Фюрер надеялся, что этот странный эпизод уже вскоре будет позабыт; его мысли вернулись к проблемам, связанным с подготовкой нападения на Россию, до которого оставалось совсем немного времени.

Трудности Кремля

Вопреки очевидным намерениям Гитлера — наращивание германских войск в Восточной Польше, присутствие миллиона нацистских войск на Балканах, захват вермахтом Югославии и Греции, оккупация Румынии, Болгарии и Венгрии — обитатели Кремля, и прежде всего Сталин, непреклонные реалисты, какими они слыли и какими были на самом деле, слепо верили, что России все же удастся избежать ярости нацистского диктатора. Обладая их подозрительностью и являясь очевидцами событий, происходивших в Юго-Восточной Европе, было просто невозможно не возмущаться действиями Гитлера. И тем не менее было что-то нереальное, почти невероятное, совершенно гротескное в дипломатическом обмене между Москвой и Берлином в эти весенние дни (что исчерпывающе зафиксировано в захваченных нацистских архивных документах), из которого явствует, что немцы неуклюже стремились водить за нос Кремль до самого последнего момента, а советские лидеры, очевидно, были не в состоянии в полной мере оценить обстановку и своевременно отреагировать на происходящее.

Хотя Советы и протестовали несколько раз против ввода немецких войск в Румынию и Болгарию, а затем против нападения на Югославию и Грецию, усматривая в этом нарушение условий нацистско-советского пакта и угрозу русским "интересам безопасности", они продолжали умиротворять Берлин. Сталин лично проводил эту линию. 13 апреля 1941 года посол фон Шуленбург передал в Берлин любопытное донесение, в котором описывал, как при отъезде из Москвы японского министра иностранных дел Есукэ Мацуоки Сталин сделал "намеренно дружественный жест" не только по отношению к японцу, но и по отношению к немцам.

"Сталин открыто подозвал меня, — телеграфировал Шуленбург, — и, положив руку мне на плечо, сказал: "Мы должны оставаться друзьями и вы обязаны сделать все для этого! " Спустя некоторое время он обернулся к исполнявшему обязанности военного атташе полковнику Кребсу и, удостоверившись, что он действительно немец, сказал ему: "Мы с вами останемся верными друзьями и в беде, и в радости! "

Через три дня немецкий поверенный в делах в Москве Типпельскирх телеграфировал в Берлин, что демонстрация на вокзале подтвердила дружественное отношение Сталина к Германии и что это особенно важно "ввиду упорно циркулирующих слухов о предстоящем конфликте между Германией

и Советским Союзом". Днем раньше Типпельскирх информировал Берлин, что Кремль после длившихся в течение долгих месяцев ожесточенных споров безоговорочно принял немецкие предложения по урегулированию границы между двумя странами от реки Игорка до Балтийского моря. "Уступчивость Советского правительства весьма примечательна", — писал он. В свете того, что готовилось Берлином, такая уступчивость действительно была примечательна.

Советское правительство проявляло уступчивость и в вопросах снабжения стратегическим сырьем Германии, зажатой английской блокадой. 5 апреля 1941 года Шнурре, который вел торговые переговоры с Москвой, торжествующе докладывал своим нацистским хозяевам, что после задержки русских поставок в январе и феврале 1941 года ввиду "охлаждения политических отношений" они "стремительно увеличились в марте, особенно поставки зерна, нефти, марганцевой руды, цветных и драгоценных металлов".

"Транзит через Сибирь, — добавил он, — осуществляется, как всегда, успешно. По нашей просьбе Советское правительство даже выделило в наше распоряжение специальный товарный состав для перевозки каучука от Манчжурской границы".

Через шесть недель, 15 мая, Шнурре докладывал, что русские выделили несколько специальных товарных составов, с тем чтобы 4 тысячи тонн остро необходимого натурального каучука были доставлены в Германию по Транссибирской магистрали.

"Русские пунктуально поставляют то количество сырья, которое оговорено контрактом, несмотря на то, что это ложится на них тяжелым бременем… У меня сложилось впечатление, что мы можем предъявить Москве такие экономические требования, которые выходят за рамки торгового соглашения от 10 января, требования, рассчитанные на обеспечение немецких потребностей в продовольствии и сырье в размерах, превышающих контракт".

Немецкие поставки машин и оборудования России отставали от установленных сроков, но Шнурре, по-видимому, это не беспокоило, раз сами русские не тревожились. Однако 15 мая его взволновало другое. "Возникают большие затруднения, — жаловался он, — из-за бесчисленных слухов о предстоящем конфликте между Германией и Россией". Вину за эти слухи он возлагал на немецкие официальные источники. В обстоятельном меморандуме министерству иностранных дел Шнурре объяснял, что затруднения проистекают не от русских, а от немецких промышленных фирм, которые пытаются разорвать контракт с русскими.

Здесь следует отметить, что Гитлер делал все возможное, чтобы опровергнуть эти слухи, но одновременно упорно убеждал своих генералов и высших чиновников, что угроза нападения на Германию со стороны России нарастает. Несмотря на то что генералы по данным военной разведки знали, что это не так, гипнотическое влияние Гитлера на них было настолько сильно, что даже после войны Гальдер, Браухич, Манштейн и другие (но не Паулюс, который, очевидно, был более честен) утверждали, будто концентрация советских войск на польской границе к началу лета приобрела угрожающий характер.

Граф фон Шуленбург, прибывший из Москвы в краткосрочный отпуск в Берлин, встретился с Гитлером 28 апреля и пытался убедить его в миролюбивых намерениях России. "Россия очень встревожена слухами о предстоящем нападении на нее Германии, — объяснял он Гитлеру. — Не могу поверить, что Россия собирается напасть на Германию. Если Сталин не мог идти вместе с Англией и Францией в 1939 году, когда эти две страны были еще сильны, то сегодня, когда Франция разгромлена, а Англия жестоко побита, он тем более не примет такого решения. Наоборот, я убежден, что Сталин готов идти нам на дальнейшие уступки".