Взломщик в шкафу
Шрифт:
— А ну-ка дайте посмотреть!
Разумеется, ничего из сочиненного мной там не было, только телефон и адрес Джиллиан на одной стороне, да часы приема у Кейт в косметическом салоне на другой. А здоровенная лапа уже тянулась к ней.
Я сделал движение рукой навстречу, потом, испустив страшный стон, прижал ладонь с зажатой в ней карточкой к груди.
— Какого...
— Задыхаюсь! — хрипел я. — Воздуха! Я умираю!
— Какого черта...
— Сердце!
— Послушайте...
— Мои пилюли!
— Пилюли? Я не...
— Воздуха!
Он распахнул дверь. Я вышел, согнулся вдвое и зашелся в кашле. Потом сделал шаг, другой, распрямился и побежал, как последний сукин сын.
Глава 13
К счастью, Уолтер Игнатиус Грабов не имел обыкновения гонять вечерами вокруг Греймерси-Парка. Если бы меня преследовал марафонец, шансов на спасение было бы мало. Не думаю, что Грабов побежал за мной. Я его ошарашил и, убегая, даже не оглянулся — посмотреть, бежит ли он за мной. Я слышал, как он кричал мне вслед:
— Эй! Какого черта! Куда ты, черт тебя дери!
По тому, как отдавался его крик, я понял, что Грабов стоит на месте, я же задал стрекача, как и положено вору.
К сожалению, я тоже не имел обыкновения бегать трусцой и, проскочив пару кварталов на адреналине, стимулированном обыкновенной трусостью, уже непритворно хватался за грудь одной рукой, а другой держался за фонарный столб. Сердце билось неровно, и я никак не мог отдышаться, но знаменитого колориста не было видно, и это означало, что я спасен. Двое полицейских разыскивали меня как убийцу, а один хотел получить половину драгоценностей, которых я не украл, но по крайней мере меня не забьет до смерти сумасшедший художник, что уже хорошо.
Отдышавшись, я направился в бар на Спринг-стрит. Ничего богемного не было ни в обстановке, ни в стариках, потягивавших пиво. Бар существовал задолго до того, как Сохо сделал себе подтяжку и изменил лицо, и верность старине придавала ему особый уют и домашний запах. В баре пахло одновременно застарелым пивом, плохой канализацией и мокрой собакой. Я заказал кружку пива и просидел за ней очень долго. Два джентльмена, расположившись за стойкой бара неподалеку от меня, вспоминали, как Бобби Томпсон в игре на своем поле в 1951 году завоевал знамя для «Гигантов». Тогда они назывались «Гиганты Нью-Йорка», и мои соседи по стойке обсуждали это событие так горячо, как будто оно произошло позавчера.
— Подавал Ральф Бранка. Ну, а Бобби Томпсон, он, конечно, мастерски врезал. Интересно было бы узнать, что Ральф Бранка тогда чувствовал.
— Вошел в историю, — сказал другой. — Разве бы ты вспомнил Ральфа, если б не та его классная подача?
— Ну ты даешь!
— Не вспомнил бы.
— Да чтобы я забыл Ральфа? Ну ты даешь!
Я допил свое пиво, отыскал телефон. Набирая номер Джиллиан, я придумывал на ходу, что сказать Крейгу, когда он снимет трубку. Но он не снял, и никто не ответил. После восьми — десяти гудков я положил трубку и вытащил монету. Потом я нашел в справочнике домашний телефон Крейга и позвонил. Трубку сняли после трех гудков.
— Привет, — сказал я, — у меня зуб болит, позови, пожалуйста, Джиллиан.
Последовала пауза, долгая и многозначительная. Я бы сказал, меланхоличная.
— Слушай, Берни, а тебе хладнокровия не занимать, — сказал он.
— Как лягушке.
— Неудачное сравнение, Берни. Ты откуда звонишь? Впрочем, не говори, я и знать не хочу.
— Тебе не нужна информация?
— Кто ты теперь?
— Питер Лорр. Я знаю, что у меня это не очень хорошо получается. Я отличный Богарт, радость моя, но вот мой Питер Лорр — любительская игра. Позволь мне поговорить с Джиллиан.
— Ее здесь нет.
— Где же она?
— Полагаю, дома. Откуда мне знать?
— Ты же был там совсем недавно.
— Как... Понимаю, вот кто, значит, якобы перепутал номер. Слушай, Берни, я думаю, нам не стоит продолжать разговор.
— Сообразил, что тебя прослушивают, радость моя?
— Да брось ты!
— Не такая уж плохая пародия на Богарта.
— Брось, тебе говорят. Я был в тюрьме, ищейки надо мной поиздевались всласть, газетчики все грязное белье перетрясли в своих вонючих статьях, моя бывшая жена погибла, и...
— Нет худа без добра, как говорится.
— Что?
— Ты молил Бога, чтобы Кристал умерла, а теперь...
— Господи, и как у тебя язык поворачивается?
— У меня нутро вора. Кстати, когда тебя выпустили?
— Часа два назад.
— Как это Блэнкеншипу удалось тебя вытащить?
— Блэнкеншип не мог справиться с этими прохвостами. Задолбил, как дятел: стой на своем, держись за свои права. Вот я и держался, а они бы тем временем обрили мне голову и подсоединили электроды. А уж как ток включили бы, я бы еще крепче держался.
— Теперь не сажают на электрический стул.
— Я такой везунок, что снова ввел бы это в моду. Пришлось от Блэнкеншипа избавиться. Мерзавец не верил, что я невиновен. Какой от него толк, если я, по его мнению, виновен?
— Мой адвокат мне крепко помог за последние годы, — сказал я, — хоть все время считал, что я виновен.
— Так ты ведь и был всегда виновен, не так ли?
— Ну и что?
— Так ведь я же невиновен, Берни. Вот я и отправил Блэнкеншипа куда подальше и связался со своим собственным адвокатом. Пусть он не специалист по уголовному праву, но он меня знает, и знает, как отличить кукушку от ястреба. Выслушал он меня и посоветовал приоткрыть полицейским правду, и уже в десять часов утра они открыли камеру, и со мной снова обращались по-человечески. Приятная перемена, ничего не скажешь. По-моему, сидеть за решеткой не самое лучшее времяпрепровождение.
— Расскажи подробнее, что же ты им приоткрыл?
— Кому?
— Полицейским. Ты их чем-то смог пронять, раз они сразу отпустили тебя с крючка?
— Ничего особенного. Сказал правду, только и всего.
— Правду о чем?
Снова пауза, не столь долгая, как в первый раз. Не меланхоличная, скорее — уклончивая.
— Как бы то ни было, Джиллиан говорит, что у тебя есть алиби. Ты же был на встрече по боксу.
— Ты негодяй, Крейг!
— Я рассказал им про драгоценности, только и всего. И про нашу с тобой беседу на эту тему.