Взмах ножа
Шрифт:
Глава 5
Полицейские, как правило, не сомневаются в том, что люди вокруг — не только обычные граждане, но и федеральные агенты, и военные — считают, что они некомпетентны и коррумпированы: эдакие толстокожие свиньи, способные на все — избить обвиняемого, получить взятку. Подобная психология — «мы и они» — свойственна неграм, уверенным, что белый человек никогда не поймет, что такое душа черного человека. Так и полицейские чувствуют себя в чем-то изгоями, можно сказать, обвиняемыми, которым поручено защищать закон.
Стенли Мудроу давным-давно свыкся с такими настроениями. Каждый раз, когда ему приходилось работать с федеральными агентами, он уже заранее ждал унижений. Хотя вызов в штаб-квартиру
В восемь тридцать утра он отправился в Форест-Хиллз, в Куинс. Шел проливной дождь. Усталые «дворники» лениво размазывали грязь по стеклу машины, и Мудроу приходилось постоянно косить в сторону, чтобы разглядеть дорогу через этот крохотный кусочек стекла — прямо под зеркалом заднего вида, — который оставался чистым. Но сержант не позволял себе злиться. Еще повезло, думал он, что ему не достался этот «фейрмаунт» — вторая машина управления в дождливую погоду вообще не заводилась.
Он ехал в самый час пик, направляясь в Куинс через Вильямсбургский мост. Вся автострада Бруклин — Куинс была забита грузовиками и легковушками. Мудроу медленно продвигался в правом ряду. Он коротал время, сочиняя непристойные стишки на мелодию Мерла Хаггарта «Неужели все хорошее прошло», когда вдруг радио затрещало, и он услышал требовательные вызовы диспетчера, обращенные к дорожным полицейским. Пробка у соединения автострад Бруклин — Куинс и Лонг-Айленд вернула его к реальности. Он увидел сигнальные огни аварийно-спасательной машины, быстро свернул на обочину и стал объезжать возникший перед ним затор. Через двести ярдов патрульный полицейский, узнав машину без номеров, помахал Мудроу, чтобы тот скорее проезжал. «Тойоту», которая попыталась проскользнуть за ним, остановили, и сержант увидел в зеркало, как ее владелец опускает оконное стекло, чтобы во всю глотку обличить беззаконие. Ситуация позабавила сержанта.
Штаб-квартира ФБР располагалась в старом здании на бульваре Куинс. Вестибюль был переполнен, в лифте бюрократы в обязательных костюмах с галстуками старались держаться подальше от Мудроу. Он отнесся к этому спокойно, почти весело. Даже тридцатиминутное ожидание и не очень любезная секретарша не смогли испортить ему настроение. Был, однако, момент, когда ему все-таки не удалось сдержаться: войдя в кабинет, он увидел, что Леонора Хиггинс не просто женщина, а женщина с шоколадным цветом кожи. Он стоял, заполняя своим телом дверной проем, и чувствовал, как кровь приливает к лицу, — ощущение унизительной нелепости ситуации уже переполняло его, и он разразился тем оглушительно громким хохотом, который был оскорбительнее самого откровенного жеста.
К своей чести, агент Леонора Хиггинс отнеслась к этому весьма хладнокровно. Она продолжала стоять с каменным выражением лица, но при этом щеки ее пылали. Чем громче он хохотал, тем ярче проступал румянец у нее на щеках. Это было единственное, что она могла себе позволить. Такая манера выработалась у, Леоноры за многие годы унижений, и она неизменно ее придерживалась.
Так и сейчас. Она молча осмотрела Мудроу с головы до ног, задержав взгляд на помятом пиджаке и пятнах на галстуке. Сама она была одета в дорогой и строгий костюм, тщательно отутюженный. Но это, конечно, к делу не относилось. Она знала точно: как бы она себя ни вела, что бы ни сделала, ей никогда не заслужить уважения другого мира, мира Мудроу.
А к своим тридцати трем годам Леонора Хиггинс достигла многого. Она родилась в семье продавщицы и наркомана и видела жизнь с разных сторон: видела мать, каждое утро уходившую на работу, и отца, который шарил по комнатам в поисках денег или сидел в углу в наркотическом трансе. Окончив школу, Леонора решила пойти в армию при условии, что получит возможность учиться на медицинских курсах. Армия сдержала слово, и, прежде чем отправиться во Вьетнам, она шесть месяцев занималась военной медициной.
30 января 1968 года, в день начала большой наступательной операции, Леонора Хиггинс находилась в госпитале Фу-Бай, в десяти милях юго-восточнее города Ху. Всю неделю она работала, раненые поступали с утра и до ночи непрерывно. В ее памяти навсегда остались — казалось, это был нескончаемый поток — стонущие парни, чьи крики заглушал стрекот вертолетов и резкие, часто бесполезные приказы хирургов. К концу недели, когда сил у нее уже просто не было, на госпиталь напали вьетнамцы. Раненые солдаты нашли в себе силы подняться с коек, чтобы принять бой. В отчаянии и страхе Леонора бросила бинты и тоже схватила автомат. Их атаковала не регулярная армия, а местный партизанский отряд, состоявший из пятнадцати человек, которые шли в открытую атаку, так что винтовки сверкали на солнце. Леонора взяла одного на прицел, и тут же черные точки одна за другой появились на его груди. Вьетнамец удивленно вскинул брови, глаза его закатились, и он упал. Леонора видела, как жизнь уходит из него, видела так же отчетливо, как и его тело, лежавшее теперь в пыли. В ту минуту она почему-то успокоилась и даже похвалила себя за хладнокровие, а затем отправилась на поиски другого желтолицего. Потом, когда все это осталось позади, она почувствовала себя так, словно потеряла что-то хрупкое и очень для себя дорогое, словно шла и на ходу обронила цветок, который как-то сразу увял, сморщился.
После войны она поступила в университет Южной Каролины. Она была счастлива оттого, что образование получила бесплатно, а руководство университета было довольно в свою очередь тоже — вот такая у них замечательная студентка, темнокожая, с общим вступительным баллом три и семь десятых.
Леонора открыла в себе природную способность запоминать текст почти сразу после того, как прочитывала. Она набрала шестьсот семьдесят пять баллов из семисот на экзамене по юриспруденции и перешла в Стэнфордский университет на юридический факультет, где ее способности раскрылись по-настоящему. Так что после того, как она закончила курс, ее приглашали к себе на работу десятки корпораций, включая ФБР. Особенно усердствовал чикагский Банк Консолидации, известный своей расистской и антифеминистской политикой. Там Леоноре предложили сразу большую зарплату, перспективу быстрого роста и кабинет в бежевых коврах.
Леонора, однако, выбрала ФБР — ее привлекала сама работа, но еще и право носить оружие, которое предоставляло это учреждение, а ни одна корпорация такого предложить не могла. Ей обещали место в отделе борьбы с терроризмом, и слово сдержали: после утомительного собеседования ее направили в отдел, где ее шефом стал агент Джордж Бредли, занимавшийся контрразведкой. Вдвоем они возглавили работу, направленную на сбор информации об индийцах, пакистанцах, арабах и турках, наводнивших Штаты, — это были сотни тысяч людей буквально.
Информация Мудроу могла стать неким звеном в той логической цепи, которая уже выстраивалась, и Леонора готова была доказать это, даже если бы ей пришлось ждать час, пока он замолчит.
Замолк он гораздо раньше. Дверь открылась, и вошел мужчина средних лет. Это был агент Джордж Бредли, одетый, как это у них принято, в неброский серый костюм-тройку.
— Не люблю, когда детектив склонен к полноте, — сказал он Леоноре, открыто иронизируя.
— Это ты о чем? — Мудроу протестовал. — Да у меня ни жиринки.