Взрыв произойдет сегодня (сборник)
Шрифт:
С этими словами Варгин протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на оборотной стороне.
— А вот и расшифрованный текст, — добавил капитан, подавая майору листок исписанной бумаги.
Булавин повернул ее к свету и прочел:
«С получением этого письма, под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Доносите шифром лишь о самом важном. Если не имеете, что донести, пишите от имени Марии Марковны обычные письма ее сестре. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Применяйте
— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину листок с текстом шифровки «Тринадцатого». — Какие соображения у вас возникли?
— Я полагаю, — медленно произнес капитан, — что агент, получающий информацию от Гаевого и скрывающийся под номером тринадцать, догадывается, что со дня на день должны произойти важные события на фронте. В связи с этим ему особенно важна информация о положении на прифронтовых железных дорогах. Вот он и требует от Гаевого писать возможно чаще, чтобы знать, что у нас тут творится. К тому же, в случае отсутствия писем от Гаевого, нетрудно будет сообразить, что он арестован.
— Это во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув головой.
— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам следует теперь еще тщательнее просматривать письма тети Маши, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать новым, неизвестным нам способом.
Майору Булавину нечего было прибавить к соображениям капитана Варгина, и он ограничился лишь тем, что спросил:
— А как же вы вышли из положения с отправкой директивы «Тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась ведь у нас.
— Ну да, эта осталась, — довольно улыбаясь, ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их же методу и наклеили ее на письмо Глафиры Добряковой.
— Решение правильное, — одобрил действия Варгина Булавин и задал капитану еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя?
— Все так же, — ответил капитан. — По-прежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов, не интересуется.
— И по-прежнему не ходит никуда?
— По-прежнему, товарищ майор. Из конторы направляется прямо домой. Даже в столовую не заглядывает. И мне почему-то кажется, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив.
— А я не думаю этого, — убежденно заявил Булавин. — И вам не рекомендую считать его трусом. Он просто очень опытный, а потому и очень осторожный. Я уже, кажется, говорил вам, что никогда не следует считать своего противника ни слишком глупым, ни слишком трусливым.
Майор нахмурился, досадуя, что приходится внушать Варгину такие прописные истины. Строгим голосом распорядился:
— Сегодня же фотокопию марки с письма Глафиры Добряковой отправить полковнику Муратову.
Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия служебные бумаги. Долго потом ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания железнодорожных путей и станционных строений.
Поздравительная открытка
Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного
— Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, — приветливо поздоровался он с Добряковой, открывшей ему дверь.
Гаевой вообще был предельно вежлив. Речь его пестрила такими выражениями, как «покорнейше благодарю», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, тихая, простодушная женщина, больше всего ценившая в людях «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.
В этот вечер, как и обычно, Гаевой степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.
— Будете кушать, Аркадий Илларионович? — послышался из столовой ласковый голос Марии Марковны, когда Гаевой, умывшись, вернулся в свою комнату.
— Благодарствую, Мария Марковна, — поспешно отозвался Гаевой. — С превеликим удовольствием.
Усевшись за стол, он стал есть с большим аппетитом, то и дело похваливая кулинарные способности Марии Марковны. Скромный обед уже приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, будто что-то вспомнив, воскликнул:
— Да, Мария Марковна, Наточку-то мы не поздравили ведь с днем рождения!
— Успеется еще, Аркадий Илларионович, — спокойно отозвалась Мария Марковна. — Две недели почти в нашем распоряжении.
— Ничего не успеется, дорогая Мария Марковна! — горячо возразил Аркадий Илларионович. — Пока дойдет, в самый раз будет. Время военное, сами знаете, как неаккуратно почта ходит.
Старушка благодарными глазами взглянула на Гаевого:
— Удивительно, до чего вы добрый, Аркадий Илларионович! Будто о родных детях заботитесь…
— Мне же самому приятно это, Мария Марковна, — со скорбным вздохом ответил Гаевой. — Пишу вашей Наточке, а мне все кажется, будто это я с Леночкой моей переписываюсь. Судя по вашим рассказам, уж очень много у них общего. Особенно музыкальные способности Наточки меня трогают. Нужно будет и подарочек соответственный сообразить или хотя бы послать открыточку с портретом какого-нибудь композитора. Да разве найдешь теперь такую! У меня, впрочем, есть одна с изображением лиры — символа, так сказать, музыкального искусства. Если не возражаете, можно будет ее послать.
— Ну что вы, Аркадий Илларионович! — растроганно промолвила Мария Марковна. — Как можно возражать против такого великодушия! Сочините тогда ей что-нибудь душевное, как вы умеете. Сестрица Глафира будет очень рада такому вниманию. Большое вам спасибо, Аркадий Илларионович!
Гаевой церемонно раскланялся, возразив смущенно:
— Ну что вы, Мария Марковна! Благодарить меня, право же, не за что. Я человек одинокий и, когда вашим родным пишу, вроде как со своей семьей переписываюсь.
— Бедный Аркадий Илларионович! — трогательно проговорила Мария Марковна, приложив платок к глазам. — Большая должна быть ненависть в сердце вашем против фашистских извергов, загубивших ваших близких.