Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие
Шрифт:
— Какой? — насторожился Коваль.
— Не могу говорить точно, но слухи всякие были. Что не только чужих мужей спаивала и семьи рушила, она, клятая, и своего не пожалела.
— Споила?
— Да нет, грибочками он у нее отравился… И, думаю, неспроста…
— И ее не привлекли к ответственности? — с наивным удивлением спросил подполковник.
— Свидетелей в этом деле не было, — вздохнула Вера Галушко. — Но люди говорят…
— Ну, если только разговоры, их повторять не следует, — заметил Коваль. — А что касается гражданки Кульбачки, то ее арестовали не в
— Правда? — оживилась Вера Галушко. — Это хорошо. Значит, не напрасны наши хлопоты. А я вас искала, чтобы рассказать обо всем. Может, вы нам поможете с этим потребсоюзом, раз уж за них взялись… Не думайте, товарищ подполковник, что у нас в Вербивке плохие люди, одни пьянчужки. Нет, люди хорошие, работящие. Живут зажиточно, достаток и в хате, и в каморе. Одна беда — хлопцы в город подаются: кто учиться, кто на заводы, а других матери сами из села выпроваживают, чтобы не спились на Ганкиных «дубках». Вот и нет молодежи в Вербивке. Может, и Мария другую судьбу нашла бы, если бы хлопцы тут оставались… Пускай не за убийство вы Ганку посадили, но и ее вина в этом деле есть. Мария разве не просила, чтобы водки Ивану не давала. Только Ганка всегда отвечала, что отказывать покупателю не имеет законного права, а чтобы не пил и не грешил, об этом жена должна заботиться… Люди все знали, от них ничего не скроешь…
Вера Галушко, извинившись за долгий разговор, ушла. Коваль остался сидеть в задумчивости на скамейке. Через некоторое время он снова принялся чертить палочкой по земле.
Вон ведь как оборачивается дело с продавщицей Кульбачкой! В самом деле, если она и не стреляла сама, то всеми действиями способствовала преступлению, создавала в деревне такую обстановку, в которой могли вызревать любые трагедии. Конечно, не одна Кульбачка влияла на атмосферу Вербивки, но она, ее дружки и покровители как раз и были тем третьим отдаленным и незаметным участником трагедии, которого в ряде случаев не берут во внимание криминалисты.
Дмитрий Иванович отбросил в сторону палочку, по привычке стер ногой рисунок на песке и поднялся со скамейки. Обобщения и мысли требовалось подкреплять практическими действиями…
* * *
В милицейской жизни Дмитрия Ивановича бывали разные неожиданности. Случались и провокации, и выстрелы из-за угла, нападения в темноте, и угрозы, и анонимки. Имело место, как он говорил в кругу близких друзей, «давление» и снизу, и сверху. Но на этот раз было нечто другое.
Возвратившись вечером из райотдела и включив в комнате свет, он увидел письмо: обычный конверт с красочной маркой, но не надписанный и без почтовых штемпелей. Письмо лежало на самом краю стола, и Ковалю не нужно было экспертизы, чтобы представить себе траекторию, по которой оно пролетело через открытую форточку.
После короткого колебания, понимая, что письмо явно адресовано ему, Коваль распечатал конверт. Осторожно вытряхнул оттуда белый листок, на который были наклеены вырезанные из газеты буквы. Очевидно, с помощью пинцета. Строка была неровной, буквы словно бы подпрыгивали.
«Их было только двое. Очевидец».
Такого странного письма Коваль никогда не получал.
Он еще раз пробежал глазами эту короткую строчку и невольно бросился к окну, будто надеялся кого-то увидеть. Осмотрев оконную раму, резким движением распахнул обе створки.
Сделал это скорее машинально, чем осознанно; было наивно ожидать, что под окном обнаружатся следы анонимного адресата — пыльный асфальт на людной площади подходил почти к самой стене гостиницы и был истоптан множеством ног.
Коваль улыбнулся своему ребячьему порыву и задумался.
Кто автор письма? И о чем он спешит сообщить?
Чтобы не стереть возможных отпечатков пальцев на листке бумаги и на конверте, Коваль обернул письмо носовым платком. Вопросы вставали один за другим. Ясно, что говорилось об убийстве в Вербивке.
Что означает фраза: «Их было только двое»? Как ее понимать? Кто эти двое? Преступники или жертвы? Нужна большая натяжка, чтобы отнести ее к преступникам. Слово «только» мешает такому пониманию.
Но то, что жертв было двое, тоже всем известно, и сообщать об этом нет никакой надобности.
Коваль снова и снова возвращался мыслями к подписи. «Очевидец»! К чему пытается толкнуть его анонимный автор?
Неопределенность фразы, незаконченность мысли делала анонимку шарадой, и у Коваля от разных предположений голова шла кругом.
На самом ли деле очевидец? Может, просто хотят сбить с толку, запутать дознание? Кому же это могло быть на руку?
А если это вообще глупая шутка какого-нибудь местного балбеса?
Впрочем, вряд ли…
Нужно быть довольно решительным и ловким человеком, чтобы средь бела дня или под вечер, когда возле гостиницы загорается яркий, как прожектор, фонарь, незаметно подобраться к окну и вбросить в узкую форточку письмо. Чего ради так рисковать? Тем более что нужно было знать, что его, Коваля, в этот момент нет в номере. Иначе легко попасться.
Кто мог знать, где он находится?
Так и не найдя ответа ни на один из этих вопросов и решив пока никому не рассказывать о письме, Коваль положил платочек с конвертом в карман и вышел из номера.
Он постучался в комнатку, где жила немолодая тихая женщина, которая выполняла одновременно обязанности и администратора, и уборщицы.
— Скажите, — обратился к ней подполковник, когда она вышла в коридор, — ко мне никто не приходил?
Та покачала головой.
— И по телефону не спрашивали, где я, когда приду?
Коваль допускал, что анонимный автор, прежде чем направиться к гостинице, мог поинтересоваться этим.
— Не спрашивали… — сочувственно и даже с жалостью, что не может утвердительно ответить такому солидному человеку, проговорила гостиничная хозяйка.
— Может, под окнами кто-нибудь шатался?
— Боже упаси! — всплеснула руками женщина. — Да я бы шваброй… У вас что-то пропало? — забеспокоилась она.
— Нет, нет. Я на всякий случай спрашиваю. Вы тут присматривайте, пожалуйста, — ответил Коваль и вышел на улицу.