Взрыв
Шрифт:
«Стоп! Не спеши. Слишком это серьезно. Мало ли что мне покажется! Так и наклепать на человека недолго», — подумал Санька, но где-то в глубине души он был почти уже уверен — да, Федин!
— Да не тяни ты жилы, Константиныч, — взмолился Филимонов, — что ты молчишь? В чем дело-то?
Санька вынул бумажку, быстро взглянул на Федина, но ничего подозрительного не заметил.
— А дело вот в чем, — начал Санька, — парторгу пришло письмо от рабочего нашей бригады. Послушайте.
И Санька, как советовал Е. Е., внятно
Когда он умолк, несколько мгновений в прорабке висела абсолютная тишина. Под кем-то скрипнул стул, и звук этот показался таким резким, что Санька вздрогнул.
И в этой тишине четко прозвучал спокойный, тихий голос Травкина:
— Да-а, стиль квалифицированный.
И еще раз вздрогнул Санька, когда одновременно взорвалась криком бригада.
Боже мой, что тут началось!
Слова говорились такие, что привести их на бумаге никак невозможно.
Один Филимонов задумчиво молчал, да хохотала, просто заливалась Зинка.
— Ну и идиот! Вот идиот-то! — приговаривала она.
Санька поглядывал на Федина. Пожалуй, никто так громко и так яростно не возмущался, как он.
Большинство рабочих ругали подлеца анонимщика насмешливо.
Федин же делал это на полном серьезе.
«Не слишком ли рьяно», — подумал Санька, и тут ему в голову пришла интересная мысль.
Санька встал, поднял руку.
Бригада затихла.
— Анонимщик сделал все, чтобы его не разоблачили. Даже почерк изменил. Но он просчитался. Он не учел современных достижений криминалистики. Он, очевидно, не знает, что существует метод дактилоскопического анализа. — Санька с удовольствием произносил мудреные слова, он говорил важно и серьезно, чтобы автор анонимки не заподозрил подвоха. — Так вот. Он, значит, не учел этих самых достижений и оставил на бумаге отпечатки пальцев. У каждого члена бригады хранится в отделе кадров его трудовая книжка. И на каждой наверняка остались отпечатки ее хозяина. Простым глазом их не видно, но в микроскоп, разумеется, все удастся разглядеть. Мы с парторгом решили, с вашего позволения конечно, взять трудовые книжки всей бригады, взять эту анонимку, отнести все в лабораторию и произвести этот самый дактилоскопический анализ. Так что послезавтра мы уже будем знать, кто из нас мерзавец.
Бригада приняла Санькины слова с восторгом.
Зинка потирала руки и радовалась, как девчонка.
— Все! Попался, гадюка! Вот теперь поглядим, каков ты есть, голубок! — кричала она.
Никаких анализов Санька, разумеется, делать не собирался, но догадался об этом, кажется, один только Травкин. Он как-то странно взглянул на Саньку и усмехнулся. Но промолчал.
Теперь оставалось только ждать.
На следующий день бригада узнала, что Федин уволился. Санька знал это еще раньше.
Он видел, как после собрания, не переодеваясь даже, тот направился к воротам стройки.
— Вы куда? — спросил его Санька.
— Пить хочется ужас как. Пивка хочу выпить, дозволяете?
— Дозволяю, — Санька усмехнулся и поглядел ему в глаза со всем презрением, на которое был способен, — не поперхнитесь только. Жаль будет честного советского рабочего.
— Шутник вы, товарищ прораб, — пробормотал Федин и шмыгнул за ворота, побежал забирать свою трудовую книжку.
За вещами пришла через пару дней дочка Федина. Она же принесла спецовку и сапоги.
Худенькая русая девчушка лет двенадцати с хорошенькой мордашкой и милой открытой улыбкой.
Она вошла в прорабку, вежливо поздоровалась и сказала, что папа заболел, у него болит сердце, ему, оказывается, нельзя работать тяжелую работу.
Все молча глядели на нее, а она улыбалась.
— Бедная девочка, — тихо сказал Травкин.
Девочка обернулась к нему и сказала:
— Вы не беспокойтесь, папа поправится. Он вообще-то никогда не болеет.
И она ушла.
— Бедная девочка, — снова сказал Травкин.
Все молчали. Каждый думал о своем. Молчал и Филимонов.
Действительно, бедная девчушка. Лучше уж вообще не иметь ей отца, чем такого. Ведь рано или поздно она узнает, шила ведь в мешке не утаишь. Сейчас он для нее самый хороший, самый умный и добрый. Каково же ей будет, когда узнает.
Филимонов увидел себя в возрасте этой девочки, вспомнил, как он мечтал тогда об отце, как завидовал тем, у кого они были. Как легко он тогда привязывался к любому взрослому мужчине, который хоть самую малость, чуточку приласкал его.
Это было уже после встречи с Мирчо, в том же маленьком городке.
Жутко хотелось есть. На опостылевшую недозрелую алычу тошно было глядеть — от одного ее вида сводило скулы и рот наполнялся густой слюной.
Вообще-то, если круто посолить, то и алычу можно бы погрызть, тогда оскомы не будет, но соли не было. Кончилась соль. Для того чтобы добыть ее, Серега и Митька часами поливали водой из солончакового озера фанеру. На самом солнцепеке. Делать это надо было крайне осторожно, а не то одним махом можно испортить всю работу. На высыхающей фанере оседал тонкий слой соли, и не дай бог грубо плеснуть на нее! Плесь! И все труды насмарку.
Дело это тонкое, но игра стоила свеч. В удачные дни наскребали полную гильзу от трехлинейного патрона.
Правда, соль была с каким-то аптечным привкусом, но, чтобы обращать внимание на такие пустяки, надо было быть последним зажравшимся мешочником.
Вот у тех было что пожевать!
Однажды, когда Серега и Митька устроили пир, к ним подошел один такой тип.
Мальчишки сидели подле самой воды, в том месте, где булыжная выщербленная временем стена древней крепости уходит в реку, прикрывает разожженный костер от ветра.