Взрывник. Заброшенный в 1941 год
Шрифт:
Это и правда, был бронепоезд, хотя больше и некому – до его прохода обычные составы не пускали. Скорость состава, на мой взгляд, изрядно превышала ожидаемые полсотни километров. Выругавшийся Кошка подтвердил мои опасения.
– Не получится?
Заранее было договорено, что если задумка не удастся, уходим без боя. Но очень уж будет обидно, и как бы бойцы не посчитали, что стоит рискнуть. Дисциплина, конечно, вещь хорошая, но злоба глаза застит, могут и стрелять начать, да и в атаку сдуру ломануться. В основном, все, конечно, люди уравновешенные, но это по одному, а вот все вместе… Недаром говорят, что в группе, а тем более в толпе, человек может совершать такие поступки, о которых до того и помыслить не мог.
– Должно получиться.
Старшина замер, молча шевеля губами, то ли молясь, то ли ведя обратный отсчёт. Рука без рукавицы, лежащая на рукоятке подрывной машинки, напряглась и побелела. Рядом с ним замер помощник, держа оголённый провод около клеммы аккумулятора. Для перестраховки старшина бросил сразу две подрывных линии, благо провода у нас хватало. Цепь зарядов была соединена детонирующим шнуром. Кроме того, электровзрыватели, подсоединённые к подрывной линии, стояли в нескольких местах по всей длине поезда, поэтому даже неоднократный обрыв шнура или несрабатывание части взрывателей не скажется на окончательном результате. А вот вторая линия зарядов, которая должна была поразить сошедшие с пути или опрокинувшиеся пассажирские вагоны, и срабатывающая с минутным, примерно, замедлением, могла ударить вхолостую. Ну, или, по крайней мере, не в полную силу.
– Давай! – Кошка крикнул и вдавил рычаг. Его помощник тут же опустил провод, я даже заметил искру в месте контакта.
Под колёсами поезда мгновенно вспучились большие белые клубы – снег подняло ударной волной от распределённых по одному рельсу зарядов. Тяжёлый бронированный состав продолжал двигаться, хотя и заметно замедляя ход, одновременно кренясь на левую сторону. Инерция бронепоезда была такова, что он, с выбитой из-под колёс опорой, продолжал двигаться, отказываясь остановиться или упасть. Из-под вагонов уже летели комья мёрзлого грунта, куски повреждённых взрывами рельсов и обломки дерева, а подчас и целые шпалы. Наконец, пролетев так метров тридцать пять – сорок, первый вагон рухнул на бок, разметав по полю платформы, что были прицеплены спереди. Те, в свою очередь, кувыркаясь, разбрасывали сложенные на них рельсы, шпалы и мешки с песком. Следующий вагон врезался в первый, и бортом попытался влезть на своего собрата. Инерции уже не хватило, тем более что от удара первый опять прополз пару метров, и он замер, только слегка приподнявшись. Следующим был бронированный паровоз. Его массы хватило, чтобы сдвинуть кучу-мала ещё на полметра. Четвёртый и пятый вагоны просто рухнули на левый бок, а вот два пассажирских, имея меньшую массу, тоже заваливаясь на бок, всё же попытались запрыгнуть на последний вагон бронепоезда. Первому почти удалось, тем более, что его пихал в зад второй. Он стал налезать на броневагон, долез до половины, но вдруг соскользнул и рухнул, в нашу сторону, закрывая собой хвост бронепоезда. Последний пассажирский тоже упал на бок, но как-то вяло, без огонька.
Зрелище было просто феерично, потому все наблюдающие за катастрофой хранили молчание. Вдруг вдоль искорёженной насыпи вспухла ещё череда взрывов, только слегка задев хвост состава. Это были заряды, заложенные с замедлителем. Как и пророчествовал старшина, толку от них оказалось не слишком много.
Слева и справа от меня начали вскакивать люди. Куда это они? А, ну да, в данный момент оказывать нам сопротивление некому. Возможно, через несколько минут ехавшие в поезде и очухаются, но пока есть возможность, следует сократить расстояние без предварительного обстрела. Конечно, двигаться будем по открытому полю, но раз пока не стреляют, то надо поспешить.
До насыпи было метров двести, и мы пробежали их достаточно споро. Сначала переохлаждённые и застоявшиеся, точнее залежавшиеся, члены не давали двигаться быстро, но скоро разогревшись, мы притопили и были у вагонов не позже чем через пару минут. Поспели, как раз к тому моменту, когда первый фриц полез наружу. В вагонах творилось чёрт-те что – крики, стоны, ругань, вой… Вылезающий немец, увидев нас, замер, а затем попытался сползти обратно. Выстрел откуда-то справа, и тот рухнул в снег.
И чего теперь с этими гансами делать? Броневагоны хотели, если не удастся вскрыть, просто поджечь, а если удастся, то сначала вытащить всё наиболее ценное, а запалить уже после, что намного предпочтительнее. С десантом же намеревались устроить бой, естественно кровопролитный и, разумеется, для противника. Но вот противник нам так подгадил – воевать не собирается.
– Веденеев, – окликнул лейтенанта, который так же, как и я, стоял и не знал, что теперь делать, – усиль секреты на флангах. Поставь людей около входов в броневагоны, пусть пока никого не выпускают. А я сейчас с этими страдальцами побалакаю.
Подходить к вагонам было боязно, вдруг как шарахнут прямо через крышу – она и пистолетную пулю не удержит, не говоря уж о винтовочной. Пришлось блеснуть знанием немецкого языка.
– Эй, там, выходить без оружия. Раненых вытаскивайте сами. Если кто решит остаться, тех просто сожжём.
В вагонах возобновились крики, а стоны и вопли не прекращались и до того. Примерно через минуту из окна, теперь скорее люка, высунулся приклад винтовки с примотанным куском белой ткани.
– Комрады, не стреляйте. Мы сдаёмся.
Вдруг во втором вагоне раздался пистолетный выстрел, ещё один, затем автоматная очередь. Большинство стволов красноармейцев развернулось в сторону выстрелов.
– Эй, там, – из вагона кричали по-русски с заметным акцентом. – Какие гарантии?
– Гарантирую, что те, кто не сдастся, поджарятся.
– А которые сдадутся?
– Те ещё поживут.
– Долго?
– Как получится. Тебе очень хочется понюхать, как твоя палёная шкура воняет?
– Зато кое-кого из вас, красных, на тот свет заберу.
– И много собираешься забрать, не видя куда стреляешь? А вот нам видеть необязательно, сначала вагон свинцом нашпигуем, затем подпалим.
Могут, конечно, гранату бросить, да не одну. До бойцов добросят вряд ли, из лежащего-то на боку вагона, да через окна, а вот мне, не ровён час, достанется.
– У нас и гранаты есть.
Угу, умный.
– Как хочешь, – смещаюсь за броневагон. – Рота, приготовиться…
– Погоди, сдаёмся мы.
– Выползайте, но без шуток, – и повторил то же по-немецки.
Полезли они не быстро – катастрофа, устроенная нами, оказалась тяжёлым испытанием для хрупких человеческих организмов. Пока Веденеев следил за эвакуацией десанта, сам пошёл вести переговоры с командой бронепоезда. Из чётырёх вагонов только три были полностью бронированы, четвёртый имел только половину крыши. Во второй половине вагона её не было – там смонтировали зенитную огневую точку, состоящую из трёх пулемётов с максимовскими казённиками, на крайнем видно было клеймо тульского оружейного завода, но со стволами воздушного охлаждения. Здесь же недалеко лежали два немца. Один повизгивал, свернувшись в клубок, второй не подавал признаков жизни. Что интересно, ленты у пулемётов были не холщовые, а металлические. Они свисали из лентоприёмников, а также валялись вокруг в огромном количестве вперемешку с зелёными деревянными то ли коробками, то ли ящиками.
Переговоры с запершимися внутри вагонов немцами были более продолжительными и менее конструктивными. В один из вагонов через амбразуру пришлось даже влить пару литров бензина и поджечь, прежде чем нам было продемонстрировано гостеприимство. Всё это заняло больше получаса, после чего на вытоптанном поле, возле насыпи кое-как выстроились четырнадцать солдат и офицеров врага. Ещё чуть больше двух десятков лежали в стороне. Даже в группе, что держалась на ногах, не меньше половины имели тяжёлые травмы, в том числе и переломы. С лежачими, соответственно, ещё хуже. И это из восьми десятков в общей сложности, что составляли десант и команду поезда.