Взятка по-черному
Шрифт:
В общем, Косте с его настроением будет чрезвычайно полезно рассказать историю о том, как несколько партнеров решили списать перед Отечеством свои долги, ну, не платить налогов, а перекинуть эту ношу — со всеми вытекающими отсюда последствиями — на своего же товарища. Нет, не товарища, а подельника. А затем, чтобы выйти сухими из воды, заказали его. Кому? А кто у нас за хорошие бабки может беспрекословно и, главное, высокопрофессионально выполнить любой заказ? Да только правоохранительные органы! Не в общем, надо читать, а в частности, конечно. А дальше что? А дальше, как предложили еще большевики на первых порах своего существования, — отнять и поделить. Что, фактически, уже и делается. Точнее, дележка подходит к концу, и появляются некоторые недовольные тем, что части оказались неравными.
При всем желании помочь
Ох, забавная история!
Александр Борисович вспомнил о своем обещании относительно адвоката Штамо и позвонил своему старому другу, бывшему шефу питерского угро, а ныне начальнику ГУВД Северной столицы. Его просил о помощи Славка Грязнов. А теперь надо было срочно получить от адвоката все данные относительно тех «партий взяток». И заодно поинтересоваться, как он себя чувствует «в изгнании».
За этим занятием его и застал курьер от Дениса Грязнова, доставивший плотно запечатанный пакет с расшифровками.
Александр Борисович расписался в книжке у курьера, закончил разговор с Питером и вскрыл пакет.
Ничего не скажешь, аккуратная работа. Турецкий с удовольствием прочитал компьютерный текст, оригинал которого у девушек уже уничтожен, и удовлетворенно потер ладони. Еще бы заявление Гусева побыстрей — и можно к Косте. Даже нужно!
Он позвонил.
— Филя, черт возьми, вы где? Почему так долго?
— Мы поднимаемся, Сан Борисыч, — спокойно ответил Филипп. — У вас что, горит?
— Ну и вопросы же у тебя! — восхитился Турецкий, вставая и собирая со стола нужные бумаги.
— Ну и запросы же у вас! — парировал Филя, смеясь.
Меркулов окинул взглядом лежащую на столе кипу бумаг, которые принес ему в папке Турецкий, поднял голову, сумрачно посмотрел на Александра и сказал обреченно:
— Иди уж, я ознакомлюсь, позову… — И добавил привычно: — Не мешай работать.
Турецкий вышел в приемную и попал под прямой обстрел глаз Клавдии Сергеевны. По причине летней жары меркуловская секретарша позволила себе рисковую в ее возрасте роскошь — одеться легко. Не так, чтобы вызывать, скажем, у мужчин легкомысленные ухмылки, сдобренные изрядной долей мимолетной похоти, этого не было, а вот что было? Могли быть, например, ностальгические вздохи типа «где мои семнадцать лет?.. Где мой черный пистолет?..» и так далее. А так-то вроде все чинно. Вроде. Но полупрозрачная кружевная кофточка — явно нарочито тесна, юбка покороче, чем могла бы быть, и разрез на ней несколько… э-э, фривольный, и словно отлитая в бронзе, крупная нога лежит на другой ноге так, что… одним словом, вы куда это собрались, девушка, на ночь глядя? Вам случайно одной не скучно?
По-своему мудрая, опытная и щедрая душой и телом, но, увы, несколько безалаберная по жизни Клавдия вмиг расшифровала взгляд «Сашеньки». И расцвела бы еще больше, если бы это было возможно. Конечно, ее интересовали перспективы «пообщаться» с Александром. Тот повел себя мастерски: наклонился к ее ушку, увитому кудряшками душистых волос, вдохнул их аромат и прошептал:
— Человека спасаем.
— Как? — Она отстранилась.
— Не как, а от чего. От смерти, подруга. Я пошел, а ты держи руку на пульсе. К Косте — никого, включая генерального. Он должен мне дать ответ: либо — либо, понимаешь? Убьют — кто станет отвечать?
— Неужели все так? — печально вымолвила она, и это был не вопрос, а скорее констатация общеизвестного факта.
— Гораздо хуже… — тяжко вздохнул Александр и быстро вышел. Хорошая женщина Клавдия, и тоже по-своему…
— Ну рассказывайте все, что знаете, и подробно, пока Костя не призвал на голгофу.
Со слов Вадима Райского, который, как показалось Александру Борисовичу, уже и сам не рад был, что ввязался в этот процесс, стало ясно, какую роль ему приготовила следователь по особо важным делам Нина Георгиевна Ершова. Первое — быть достойным ее доверия, иначе говоря, стать послушным орудием в ее несравненных ручках. Ручки у нее были ничего, и она их, как бы невзначай сняв пиджак, активно демонстрировала. Ну и грудь, соответственно, которая то доверительно ложилась на стол, то возмущенно вздымалась, когда речь шла о закоренелом преступнике Гусеве, то… Короче, бюст ее отражал всю гамму чувств этой энергичной дамы. Далее она хотела абсолютной уверенности в том, что он не станет играть в чьи-то чужие игры. И, уловив в какой-то момент его пытливо-восторженный взгляд, устремленный на ее чувственную грудь, она снизошла до предположения, что в дальнейшем, если они найдут общий язык — понятно, в каком смысле, — вполне возможно, возникнут и иные интересы, ведь адвокат такой симпатичный. Не позволит ли он в другой обстановке называть его попросту… Вадиком? О, он обязательно позволит! Таков был его ответ, вполне искренний. Ему действительно всегда нравились такие женщины — энергичные, волевые, самостоятельные, которые все заботы, связанные с обоюдным желанием, обычно с успехом берут на себя. И она поняла это. А дальше разговор пошел вообще доверительный, какой не должны вести следователь с адвокатом. Если только они не родственники и не работают по разным делам.
Словом, все она ему объяснила, все показала и нарисовала ближайшие перспективы, в которых судьба подследственного была практически решена. Согласие адвоката работать в системе и не уклоняться в сторону гарантировало ему очень приличный гонорар. Не говоря уже обо всем прочем — дальнейших возможностях, связях на самом высоком уровне и прочее, и прочее. Грех было отказаться. Страшновато, правда, но они сами, вместе с Юрой Гордеевым, так и определили свою первостепенную задачу. Главное — она поверила Райскому. Почему — другой вопрос. Может, очень хотела. Может, была уверена, что от перспектив, нарисованных ею, отказываются лишь полные идиоты. А может, знала, что его отказ или обман в дальнейшем чреват для него самыми печальными последствиями. Поверила — и этого достаточно. Теперь главное — не разочаровать ее.
Это был вывод Вадима Райского.
Турецкий посмотрел на Филиппа и сказал:
— Ничего не поделаешь, Филя, придется тебе освободить площадь.
— Так а я уже все, Сан Борисыч, — радостно воскликнул Филипп. — Мавр свое сделал, как утверждает Вячеслав Иванович, а теперь может хоть удавиться, поскольку никому он больше не нужен.
Райский, читавший классику еще в институте, многозначительно ухмыльнулся, но комментировать не стал. В общем-то, правильно. Сделал дело — отойди в сторону, уступи товарищу.
А вот Гусев — тот не сразу понял, что за фигня происходит с его адвокатами. И пришлось ему какое-то время втолковывать, да стараться при этом, чтобы он поверил. Основными аргументами здесь оказались как раз «убийственные» факты, которые привел Вадим. На Егора Савельевича было просто жалко смотреть. Наверное, он все же хороший мужик, потому что плохой так бы не переживал. И единственным светлым моментом в его каторжной жизни, особенно за последние месяцы, оказалось известие о том, какие силы включились наконец в борьбу за его освобождение. Ей-богу, чуть не заплакал. Все остальное, связанное с решающими событиями, назревающими в следственном процессе, растолковывать ему уже не было нужды. Одно озадачило. Заявление по поводу перевода в другой изолятор. Он сначала не понял зачем, потом не поверил, что ему может кто-то конкретный угрожать. За долгие месяцы, проведенные в камере, он успел познакомиться с «сидельцами», пребывающими, как и он, в бесконечном ожидании суда. Доходило до того, что самое строгое наказание казалось лучше, чем эта изнуряющая неизвестность!