Взыскание погибших

Солоницын Алексей Алексеевич

Стрекотин, охранник, успевший спрятать в карман бумажник Боткина, выпрямился.

— Слушаюсь!

Не все убийцы послушались коменданта. Они успели насовать в карманы часы, браслеты, деньги убитых. С особой неохотой оторвался от тела Марии тот самый Рудольф, которого она застукала, когда он воровал вещи из сундука.

— Комараде, ахтунг! — крикнул Юровский. — Сначала дело! Ферштейн? — и он показал, что надо выносить трупы.

Никулин и Медведев уже смастерили носилки.

— Данке шон! — сказал Янкель, потом обратился к латышам: — Лудзу!

Отдельных словечек — немецких, латышских, венгерских — Юровский нахватался, чтобы как-то объясняться с подчиненными. Более всего он знал немецкие слова. Да и «комараде» нахватались русских слов, так что общий язык находили.

Сложив драгоценности в коробку, он отнес их в «комендантскую». Дверь запер. Спустился во двор, наблюдая, как трупы бросают в кузов грузовика.

Через открытую дверь он вернулся в комнату, где произошло убийство. Подняв трупик мопса Джемми, сам бросил его в грузовик. «Собачьи трупы должны быть вместе с царскими», — вспомнил он слова гостя.

«А где же вторая собачка, Алексея? Джой зовут…»

— Стрекотин, ты собачонку царевича не видел?

— Не видел. Поискать?

— Обязательно найди. Тут надо замыть. Ладно, иди, я найду людей.

Он смотрел на пол в лужицах крови, на стены в красных брызгах и дырах от пуль.

«Ладно, потом уберем. Сейчас надо увезти трупы».

— Люханов, ты чего опоздал? — он подошел к кабине грузовика, где сидел шофер.

— Дорога тяжелая, Яков Михайлович, — хрипло отозвался Люханов, водитель из верх-исетских активистов. — Пеньки, кочки… да и братва…

— Что братва?

— Да встретили нас — там застава… Ждут. Конные, с телегами.

— Мотор не глуши.

— Понял, Яков Михайлович.

Юровский вернулся в дом.

Носилки уже были готовы, и на них положили тело государя.

Только приготовились нести, как вдруг охранник, один из верх-исетских, ничем не примечательный, даже лицо-то его не вспомнить, издал протяжный, тонкий крик, похожий на визг собаки, когда она попадает под колеса или когда, поджав хвост, вырвется, оставив клок кожи с шерстью в зубах более сильного кобеля.

Лицо охранника перекосилось, глаза наполнились диким ужасом, он взвыл еще громче.

— Господи! — закричал другой охранник. — Господи…

Все застыли, не зная, что делать.

На вой солдата пришел Ермаков. В руке у него была винтовка со штыком. Замахнувшись ею, он со всей силы ударил охранника по голове. Тот отлетел в сторону, упал и затих.

— Есть еще слабонервные? — спросил Ермаков. — Если есть, лучше пройти в караульное помещение.

В тишине он оглядел всех волчьими глазами.

Никто не отозвался. Подняли носилки с телом государя и понесли к машине. На других носилках несли тело государыни. Во дворе лунный свет упал на ее лицо. Чубатый парень, который нес носилки сзади, увидел лицо царицы. Ее убили выстрелами в сердце, и лицо осталось чистым. При ходьбе охранников голова убитой покачивалась, и казалось, что она вот-вот откроет глаза.

— Господи! — прошептал парень.

— Чаво там? — передний носильщик оглянулся.

Чубатый не ответил. Тело сбросили в кузов — там орудовали еще два охранника.

— Ты вот чаво, — сказал чубатому охранник, который был старше годами. — Не пялься. Ну, будто мешки тащишь. Или там баранов…

— Сам ты баран, — огрызнулся парень. — Эвон, глянь, кто это? — глазами он показал на окровавленное тело Демидовой. — Сколько же разов в нее стреляли, ты погляди…

— Сказал, не пялься! — и пожилой охранник взял за руки тело горничной. — Хватай!

Пока возились внизу, на верхнем этаже шла бойкая работа.

Услышав, как что-то упало наверху, Юровский сообразил, что «комендантскую» он закрыл, а царские-то комнаты остались открытыми.

Он быстро поднялся на второй этаж.

В комнате, где жили государь, государыня и наследник, вовсю орудовали чекисты. Лихорадочно наталкивали в сумки, мешки все, что попадало под руку: белье, верхнюю одежду, обувь, туалетные флаконы, сувениры…

Юровский не знал, как остановить грабеж. Стрелять нельзя. Немецкое «стой!» он забыл. Грязно выругавшись по-русски, Юровский все же выхватил маузер.

«Интернационалисты» с ненавистью смотрели на коменданта. Один из них бросил на пол нижнюю рубашку государыни.

— Каждый из вас получит обещанное вознаграждение, — сказал он. — Но вещи бывшей царской семьи по решению Уралсовета принадлежат советской власти. Всем спуститься вниз! — и он показал маузером на дверь.

«Интернационал» со своими мешками и сумками не расстался — бойцы за народное счастье уходили из комнаты с награбленным.

«Пусть, — решил Юровский, — потом отниму!»

Он окинул взглядом комнату. На полу валялись книги, иконы, вещи. Дверцы шкафов, столов были открыты…

На полу валялось и Евангелие — то самое, что совсем недавно читал цесаревич. Оно было небольшого формата, в хорошем кожаном переплете.

Юровский сунул его в карман.

В это время Шая Голощекин дал телеграмму в Москву: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу, официально семия погибнет при евакуации».

Глава семнадцатая

Третья тайна убийц

17 июля 1918 года, 1 час ночи — 8 часов утра

Гость и Юровский вошли в расстрельную комнату. Кровь на полу, на обоях, дверях, следы ударов от пуль, штыков. Кое-где обвалившаяся штукатурка. Пахнет гарью и кровью.