Взыскание погибших
Шрифт:
Кто-то шально метнулся из-под ног, шурша травой. Святополк увидел ворону, которая двигалась боком, волоча перебитое крыло. Не зная, зачем, Святополк решил поймать ворону, кинулся к ней, но она, изловчившись, сумела отпрянуть в сторону. Святополк бросился к птице снова, но она опять увернулась.
Под руку попалась сломанная ветка — длинная и гибкая. Святополк схватил ее и, прыгнув, ударил ворону. Удар получился хлестким, с оттягом, он пришелся по раненому крылу. Оно повисло на тонких красных ниточках.
Ворона кричала сипло и протяжно,
Святополк догнал птицу и ударил еще раз. Ворона крикнула из последних сил и ткнулась в зеленые сафьяновые сапожки. Святополк поднял голову и увидел Бориса, который вырос, как будто из-под земли.
— Зачем? — спросил Борис.
Борису было восемь лет, Святополку — семнадцать, но на вопрос младшего брата старший ответить не смог. То ли взгляд Бориса его смутил, то ли вид изуродованной птицы, то ли эти брызнувшие глаза вороны, но не ответил он, будто что-то острое проглотил.
К Борису подбежал Глеб, увидел мертвую ворону и коротко вскрикнул.
— Идем! — Борис хотел увести Глеба, взяв за руку, но тот нагнулся и поднял ворону.
— Давай ее похороним, — сказал он.
Только сейчас Святополк очнулся от оцепенения. Губы его поползли в стороны, и он презрительно засмеялся:
— Ворону хоронить, ха-ха-ха! — и побежал прочь, оглядываясь и показывая пальцем на Бориса и Глеба.
Святополк проснулся от своего крика и приподнялся на ложе, оглядывая опочивальню. Свеча догорала, тоненький огонек вот-вот должен был погаснуть. Сквозь слюдяные оконца просачивался утренний свет. Святополк резко встал, вышел из опочивальни.
Путша, который, казалось, только что вышел от князя, поклонился Святополку:
— К тебе с добрыми вестями, великий князь!
— Кто? — а сам уже увидел здоровенного Лешько, потного и пыльного — видать, только слез с коня.
Пальцем Святополк поманил к себе Лешько, а сам наклонился над кадкой и стал умываться.
— Воевода Блуд меня к тебе послал, — начал Лешько, угрюмо набычившись. — Говорит, надо спросить тебя, что делать: то ли печенега искать, то ли в Киев возвращаться.
— А Борис? — Святополк взял полотенце у отрока, вытер лицо, худую шею.
Глаза его были как будто равнодушны, и они смотрели мимо Лешько, словно он что-то разглядывал за его спиной.
— Дружина в Киев Бориса зовет, а он на месте топчется.
Святополк быстро взглянул на Лешько:
— Не врешь?
Лешько перекрестился.
— Еще воевода сказал: каждому дано время свое.
— Как?
— Каждому дано время свое. Повторить заставил, чтобы я не забыл.
Святополк усмехнулся, поняв, что хотел сказать воевода.
— Путша, дай умыться гостю да за стол посади! Где бояре мои?
— Ждут, великий князь.
— Зови. А, святой отец, — любезно сказал он, увидев Рейнберна. — Вы вчера, кажется, хотели трапезничать в одиночестве? Не буду мешать вам, потому как дела неотложные…
Не дав Рейнберну и рта открыть, Святополк быстро ушел в горницу. Он подошел к своему стольцу (род стула, табурета в Древней Руси) и сел так, как обычно садился Владимир: выпрямив спину и опершись руками о колени. Оглядел бояр и, опять подражая Владимиру, сказал:
— Не впервой нам врага бить. И в этот раз побьем! Наше теперь время, и стол великокняжеский наш!
Вышло красно и громко — совсем не так, как в Киеве, когда он сам провозгласил себя великим князем.
— Не будем мешкать, братья, возьмемся за мечи, пока Борис на нас дружину не повел. Он на нас идти трусит и мнется у Альты-реки. Пойдете туда: ты, Путша, ты, Еловит, ты, Тальц, ты, Лешько. Скажите дружине: пусть все идут ко мне, всем будут дары и моя забота. Кто не хочет — неволить не буду, но и заботиться тоже не буду. А Борису скажите: «Тебя брат всем одарит, чего пожелаешь! Бери любой город, какой захочешь, и всегда сердце Святополка с тобой будет». И когда уверится он в любви моей, когда успокоится… тут вы к делу и приступите. Скрепим наш уговор крестоцелованием, — сказал он. — Зовите Рейнберна!
Юркий Тальц шмыгнул к двери и окликнул немца. Епископ вошел, мрачный и отрешенный от мира.
— Святой отец, мы крест целовать решили, — сказал Святополк. — Выполним сей обряд, а ты благослови!
— Я знать должен, в чем ваша клятва и какому делу она послужит, — отозвался Рейнберн.
— Не сомневайся, дело наше праведное! — Еловит подтолкнул епископа к Святополку: — Вот только скажи: крест твой такой же, как нашей веры?
Еловит любил задавать вопросы, которые ставили в тупик многих людей. Ни в прежних богов, ни в нынешнего он не верил и поступал так, как велела выгода.
— Бог — един Вседержитель на небе и на земле! — Рейнберн протянул крест Святополку: — Целуй, великий князь, ибо Богу угодно, чтобы ты Русью правил!
Святополк наклонился к кресту и поцеловал.
Разбойный Путша тоже поцеловал.
И неверующий Еловит поцеловал.
И неугомонный, стремительный Тальц поцеловал. И громадный, мало что понимающий Лешько тоже поцеловал холодный стальной крест.
6
Солнце скрылось за плотную гряду облаков. Их нижние края раскаленно вспыхнули, и на землю упали длинные белые мечи.
Простор за Альтой высветился до самых дальних пределов. Увиделся лесной окаем, река засеребрилась, и, выпрыгнув из воды, ударила по ней сильная рыбина.
Тяжко было на душе, но все же Борис не уходил в шатер и не молился об усопшем отце, а все сидел у реки, наблюдая, как торжественно и величаво уходит еще один прожитый день.
Мысль о том, что и этот день, и даже мгновение это уже никогда не вернутся, возникла в сознании сама собой.
«Господи, мир Твой прекрасен, но почему столько зла от людей? Почему живут, подобно волкам, перегрызая глотки друг другу? Почему и у людей вожак должен быть с самыми острыми зубами?».