Взыскание погибших
Шрифт:
Да, отец прав, распря может выйти кровавая, как после смерти деда Святослава, и что-то такое необходимо совершить, чтобы все вышло по сердцу и разуму…
Легкий ветер трепал его волосы, и как ни тяжелы были думы Бориса, все же хорошо было скакать в чистом поле, ощущать мерный и скорый бег Воронка, видеть сияющее небо, которое обнимало цветущую землю.
Когда солнце склонилось к земле, они доехали до голубой реки Альты.
Блуд отдавал распоряжения, как расположить лагерь, выбрав место у дубравы, на берегу реки. Отроки ставили шатры, поили лошадей, сторожевые сотни дугой опоясали лагерь, лицом к полю, и вот уже потянулись к небу дымки костров.
— Как ты все ладно устроил, — сказал Борис Георгию, осмотрев шатер, где все уже было готово к трапезе и ночлегу.
Борис достал из походной сумы икону Божией Матери и повесил ее в красном углу.
Икону ему подарила мать. Он хорошо запомнил, как это было — после обряда посвящения в наследники боевой славы отца.
Обряд назывался подстяга, и это слово Борис услышал еще с вечера, когда отец отдавал распоряжения, а отроки кивали, кланялись и торопливо спешили выполнить все, что говорил Владимир.
С утра, когда Бориса умыли и одели в длинное, до щиколоток, платно (длинное свободное платье с широкими рукавами до запястья) из мягкого, переливающегося красным и розовым алтабаса (разновидность парчи), подпоясали наборным поясом, надели зеленую, с красной вставкой, бархатную шапочку с бобровой опушкой, сафьяновые сапожки, Борис не столько понял, сколько почувствовал, что сегодня произойдет нечто такое, что бывает не каждый день, а, может, всего только один раз в жизни.
Его вывели на галерею терема, откуда хорошо был виден весь двор — люди в ярких нарядах, кони, вычищенные до блеска, с расчесанными гривами и хвостами.
Особенно выделялся один конь — белый как снег, покрытый красной попоной.
Конь был так красив, что от него было невозможно отвести глаз, и все же Борис смотрел и на людей, потому что они оделись в яркие одежды из красивых заморских тканей.
Отец повел Бориса к белому коню. Позади шли Георгий и Моисей, воевода Блуд и богатыри.
Посредине двора Владимир остановился, выхватил свой меч, похожий на серебряный луч, и поднял его над головой.
— Сына моего Бориса, наследника рода моего… — начал Владимир, и в это время Борис увидел, как отсвет от меча упал на лицо старшего брата Святополка, и тот заслонился ладонью, наклонил голову.
Святополк, нескладный отрок, похожий на больное молодое дерево, криво улыбался, и Борис видел это. Святополк заметил, что Борис смотрит на него, и тогда улыбнулся еще презрительней.
— …наследника рода моего посвящаю в наследники доблести и славы моей.
Владимир со всего маху вонзил меч в землю, и он вздрагивал, покачиваясь, как живой.
Моисей привязал вервь к мечу, а потом к стремени коня, и когда отец подсаживал сына, чтобы тот удобно сел в седло, Борис думал только о том, чтобы не упасть, не осрамиться. Вдруг его обожгла улыбка Святополка…
Другие братья тоже находились здесь. Отец почти всегда приглашал их на праздники, и все же некоторых братьев, например Ярослава, Борис увидел в первый раз. Ярослав, к удивлению, оказался хромым, но не вызывал чувства неприязни, а наоборот, располагал к себе, потому что смотрел открыто и прямо, охотно откликался на все затеи.
Борис запомнил все очень хорошо — как белая лошадь шла по кругу, как кадил высокий бородатый человек в белом одеянии с черными крестами и что-то говорил низким, рокочущим голосом, как улыбались богатыри, многочисленные княжьи люди, от которых стало тесно на дворе.
Особенно хорошо запомнилась мать в своем изумрудном наряде, с сияющим от счастья лицом, от которого, казалось, исходил свет.
Борис сидел на коне так, как его учили, — выпрямившись, с поднятой головой и крепко держа уздечку.
Белый конь шел по кругу послушно. Его вел Ефрем, старший брат Георгия, но то ли от криков, то ли еще почему-то конь заржал, дернулся, присел на задние ноги и поднялся.
Ефрем, никак не ожидавший этого, не успел осадить коня, а Борис, чувствуя, что вылетает из седла, лег на круп, обхватив крепкими ручонками конскую шею.
И конь, словно почувствовав нежность и беззащитность этих рук, ровно побежал по кругу, а Моисей, брат Ефрема, успел схватить его под уздцы и тоже бежал, укорачивая резвость коня.
Борис выпрямился в седле и, сам не зная, почему, ударил пяточками сафьяновых сапожек по бокам коня.
Это движение мальчика не осталось незамеченным и вызвало бурю восторга, и дружинники Владимира радостно закричали, увидев в Борисе будущего отменного наездника, а значит воина, достойного наследника деда Святослава и отца Владимира.
Дружинники ликовали, а Анна, у которой сердце то замирало, то билось учащенно, коротко, отрывисто смеялась, а на глазах ее выступили слезы.
Но этим не кончилось торжество Бориса. Страх прошел, движения его стали раскованными, и когда он огляделся и опять увидел презрительно-сладкую улыбку Святополка, то захотел доказать, что его не зря посадили на белого коня. Проскакав еще несколько кругов, Борис, как учил его Ефрем, вынул носки сапожек из стремени, лег на круп коня и быстрым, коротким движением спрыгнул на землю.
Сделал он это так неожиданно, так ловко и смело, что люди не успели и ахнуть. Малыша успел только поддержать Ефрем, иначе Борис упал бы.
Новый восторженный крик сотряс воздух. Владимир бросился к сыну и правой рукой высоко поднял Бориса над собой.
Держал он сына крепко. Малышу стало больно, и он вскрикнул. Но никто не услышал этого, потому что слабый вскрик поглотил рев толпы.
А потом был пир на весь Киев, и не нашлось ни одного человека в стольном граде, кто бы в тот день не поднял братину за славного и бесстрашного мальца, наследника великого князя.