W: genesis
Шрифт:
Том молча слушал девушку и чесал сухую лысину. Его бородатое, осунувшееся лицо выражало недоверие, граничащее со страхом и радостью. Покусав губы, он встал, потер спину, надел мятый твидовый пиджак.
– О, дела… Как молниеносно все с катушек двинулось. Всего ожидал, Джоан, но подобного…
– Шустрее одевайся! Ботинки твои под диваном.
Он достал грязные туфли без шнурков, надел их, насилу всовывая пухлые ноги.
– Который час-то? – спросил Том.
– Не знаю, раннее утро. До его прихода полно времени, успеем, не переживай, – протараторила девушка, окончательно собравшись и стоя в ожидании.
– Ты иди,
– Внизу, рядом с холлом, как я поняла.
– Спускайся пока, жди меня в приемной.
– Том, одна нога здесь, другая там, понял?
– Понял.
– Если хочешь, на столе бутерброды и кофе, без сахара, как любишь.
– Спасибо.
Она выскочила в коридор и быстро-быстро потопала. Ее шажки долго передавались эхом. Том же зайдя в ванную, открыл кран с грязноватой водой и замер в оцепенении, уставившись в толстую ржавую струю.
…Последнюю строчку Томас Хантер написал десять лет назад, выдав материал, который принес ему всевозможные награды и почести, вкупе с солидным материальным бонусом. Награда, по его мнению, была недостаточной, учитывая какую цену он заплатил за десяток листов текста с описаниями последнего боя у Пояса, включая интервью выживших участников, многие из которых сегодня находятся здесь.
Поставив точку и отнеся материал всем редакциям, пройдя курсы реабилитации от посттравматического расстройства, парочку запоев, тягучую депрессию, неудачную, – к счастью… ли? – попытку суицида, опять запои и снова депрессию, Том от всего сердца надеялся, что прошлое ушло, осталось погребенным за покровом лет и никогда оно не вернется в его жизнь. Жизнь спокойную, мирную, полную обыкновеннейших радостей в лице семьи, недавно появившихся на свет детей; радостей наподобие работы продавцом в скобяной лавке, увлечения рыболовством. И, конечно же, его уютнейший, просторный и солиднейше обустроенный дом. Семья, дети, работа, увлечение, спокойствие, радость быта, – ну не это ли счастье? Зачем еще что-то нужно в жизни?
Ничего из окружающего мира не волновало его, никакие войны больше не привлекали Томаса Хантера своим свирепо-мрачным, адреналиново-авантюрным, дьявольски-тлетворным очарованием; пираты, преступники, революционеры, смутьяны, бузотеры, бунтари; идущие против закона, рядом с законом, выше закона, в закон и попросту в жопу; солдаты, фанатики, ополченцы, сепаратисты, террористы, экстремисты, фундаменталисты; подпольные ячейки, банды, незаконные вооруженные формирования, законные вооруженные формирования, армии, генералы и советники, полевые командиры, молодые вожди революции, – все, все эти обозначения бессмысленного насилия не имели больше никакой треклятой возможности выдернуть его в очередное путешествие на горизонты позабытых богом стран, ради острого репортажа или отбойной статьи.
Временами, Том горько и отчаянно размышлял, когда уходил на рыбалку и оставался наедине с ненавистным собой, что родись он хотя бы на сто лет позже, то все повернулось бы иначе. И почему он не родился на сто лет позже?! А лучше б и совсем не родился… А ведь однажды, во время посиделок с редкими друзьями, один сказанул: «Зато тебе есть что порассказать твоим детям и внукам». Том тогда едва не засадил по голове бутылкой тому умнику. Надо же быть таким болваном! Можно подумать, что мечта жизни – рассказывать детям, как ты фотографировал траншеи, полные мертвых солдат, их кишок и остальных фрагментов, а потом описывал эти кошмары. Как ежедневно размышлял, что тебя убьют, несомненно убьют, не сегодня, так завтра, убьют совершенно точно, без сомнений, убьют наверняка, и грош цена этому кровавому карнавалу! Вот уж история детишкам на ночь!
К черту это, думал он. Никакие деньги не смогут купить ему новые воспоминания, где не было намертво вклиненных ярких и детальных картинок с изувеченными людьми, обстрелами, смердящими ямами от бомб, обезглавленными телами с содранной кожей, где не было бестолковой и бесконечной череды смерти, разоблачений и сенсаций. Он был одним из лучших в запечатлении ужасов великих событий прошедших лет, но ничего не могло сравниться с прогулкой по цветущей улице с сыном на руках, ничего не шло в сравнение с рыбалкой и теплым завтраком, сделанным руками любимой жены.
…Все оборвалось, резко, непредвиденно и несправедливо. Последний так называемый рейхан Хао напомнил о себе. Том не удивился случившемуся, это обязано было произойти. Человек подобного калибра никогда не исчезает и не уходит в небытие молча, где-то в тишине. Не-е-ет, нет, нет, нет! Ох, нет! Нет, забудьте! Он обязательно постарается опять перевернуть мир кверху дном, не считаясь ни с жизнью, ни со смертью остальных людей, он все жилы порвет, лишь бы поставить все вокруг раком.
Ожидание, томившее сердце Томаса годами, наконец получило выход при виде знакомого, до исступленной боли знакомого лица, покрывшего страницы газет, мелькавшего в видеорепортажах. И неведомая сила извернула душу Тома, как детские трусики после стирки, внеся в нее тягу ощущения к причастности больших событий; рука, вместо саморезов, дюбелей, шурупов, болтов желала ручку и лист, искала диктофон или микрофон. А нутро вновь рвалось испытать прилив адреналина, изнюхать пота, пропитаться кровью…
Не стало сюрпризом и то, что из пепла восстали остальные люди, которых Том, наедине с самим собой, называл не иначе, как «чудовища». Со всеми ними он был, близко или не слишком, знаком. И с годами он не понимал: стоит ли этим гордиться или от этого скорбеть.
…Бывшие коллеги, по крайней мере, те, кто остались в индустрии, встретили его с пониманием и готовностью. Все они стали или главными редакторами, или попросту владельцами радиостанций, газет, телеканалов и этих новомодных сетевых инфо-станций.
Времена кардинально изменились, поэтому получить направление в твердыню Верховного Совета не составило труда. Пара дней – и вот он здесь. Также изменился его спутник. Точнее спутница. Молодая, юркая, необычайно живая Джоан Адамс, талантливая, амбициозная, по-журналистски наглая. Ее жесткий характер, фамильярная манера общения, грубость, готовность идти напролом привлекли Тома, поэтому выбрав именно ее в напарницы, он отправился освещать пришествие Хао.
Том откашлялся, сполоснул лицо водой. «Освещать». Ненавистное слово. Пусть бы оно все погрязло во тьме…
***
10 год Новой Федерации,
Остров Судей, здание Центральной Администрации
День встречи, примерно утро
На просторном балконе молчали. Молчали опасливо потупившись. Молчали сдавленно, затравленно. Молчали и наблюдали за Маратом. Он же с мучительным выражением тер пальцами виски в попытках успокоиться.
– Господин консул, мы же так и думали, что… – начал один из присутствующих, видимо, не в силах более терпеть эту тишину. Гаспар его одернул, но не успел.