Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III
Шрифт:
— Лучше, чем у меня.
— Они у наковальни лучше, чем у тебя, — ответил Тарса, но желания обидеть в голосе не было. Он покачал головой. — А ведь в шахтах родился.
— Я был из соляных, — ответил Шарроукин. Его челюсть напряглась, а молот говорил о глубоко укоренившейся злости. — Как только я научился ходить, меня отправили в приливные бассейны в самых глубоких пещерах Ликея. Я и еще сотня детей целыми днями соскребали с камней кристаллы с помощью затупленных кирок. Фабрики по производству инструментов добавляли эту
Тарса кивнул, переворачивая клинок.
— Соленая вода лучше проводит тепло, и сталь с ней получается тверже, чем с чистой. Однако немногим инструментам нужна подобная твердость. Работа, должно быть, была опасной.
— Да, — сказал Шарроукин. — Дети постоянно тонули. Порой вода внезапно возвращалась в пещеры. И была поговорка, что лучшая соль получается из костей.
— Довольно обработки молотом, — сказал Тарса, убирая клинок из-под ударов Шарроукина. — Иначе лезвие затупится.
Саламандр поднял клинок за стержень и осмотрел кромку лезвия.
— Симметрия не идеальна, но деформации нет.
— Пойдет?
Тарса опять кивнул и передал клинок Шарроукину, который вытер его начисто, после чего принялся шлифовать мелкозернистой пемзой.
— Полируй клинок, пока он не начнет блестеть синим, как летний вечер.
— Я не видел солнца до тринадцати лет, — сказал Шарроукин.
— Тогда представь синюю броню Восьмого легиона.
— Мне больше нравится представлять ее красной от их крови.
— Красный ты получишь при закалке.
Шарроукин положил клинок на наковальню.
— Один выпад — и лезвие становится красным. Мне это нравится.
— Если хочешь, я могу изготовить тебе рукоять.
— Это будет честью для меня, Атеш, — ответил Шарроукин.
— Нет, для меня, Никона, — сказал Тарса.
— Только что-нибудь простое. Я не любитель вычурного оружия.
— Две пластины из лакированного черного дерева?
— Отлично, — ответил Шарроукин. — Прости, сегодня душа к ковке не лежит.
— Тебя все еще беспокоит миссия?
Шарроукин посмотрел через плечо на трудящихся Железноруких. Под покровом пара и на фоне пламени из горнов они казались какими-то гротескными чудовищами, ограми из пещер.
— Да, она меня все еще беспокоит.
— Ты не считаешь ее хорошей? — спросил Тарса, беря пемзу и придавая лезвие еще большую остроту.
— В том и проблема, она слишком хорошая, — ответил Шарроукин.
— «Око за око» — подход древний, как само время, — заметил Тарса. — И согласись, есть в нем некое оперное величие.
— Оперное? — приподнял бровь Шарроукин.
— Среди летописцев Сто пятьдесят четвертого экспедиционного флота было немало драматургов и поэтов. Я имел честь присутствовать на постановке «Симфонии изгнанной ночи». Сцену, в которой кардинала Танга отправляют в заключение на Нуса Камбаган, и его убивают те, кто когда-то пострадал от него, многие считают ярчайшим примером ранней имперской политики.
— Я рад, что ты любишь оперу, но суть в том, что миссия дает Железным Рукам именно то, что они хотят, — сказал Шарроукин. — А возможность убить Альфария? Едва ли перед Десятым когда-либо встанет лучшая задача, если только Фулгрим не окажется опять на перекрестии моего прицела.
— Она дала цель нашим собратьям, — заметил Тарса. — А воин без цели опасен. Жестокость должна получать выход, иначе люди, созданные ждя убийства, обратят ее против самих себя. И ведь мало кто склонен самокалеченью так, как сыны Ферруса Мануса.
— У нас была цель, — ответил Шарроукин. — И есть до сих пор. Не недооценивай урон, наносимый нами и нам подобными. Сражающиеся за Медузона — это больше, чем сумма отдельных воинов.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что именно так мы победили в войне с Смотрителями. Крысы кусают монстра за пятки, пока он больше не может идти вперед. Он вынужден повернуться, и тогда-то на него обрушивается завершающий удар.
— Но разве объединение с Медузоном не усилило нас?
— Нет. Будучи малочисленными, мы не становимся сильнее, когда собираемся вместе. Мы становимся уязвимее.
— И что ты предлагаешь?
Шарроукин вытер лоб и повел плечами.
— Я взгляну сам.
— На что?
Шарроукин улыбнулся.
Третья планета системы в имперских картографических справочниках не значилась, что Сабика Велунда не удивляло. Это было в духе Альфа-Легиона: выбирать для встречи место, столь далекое от проторенных путей, что оно даже не имело имени.
«Сизифей» и «Железное Сердце» двигались по орбите третьей планеты, а Велунд между тем пытался взломать дьявольскую защиту, стоявшую на астронавигационных данных «Моргельда».
Две первые планеты кружили вокруг звезды по эллиптическим орбитам, периодически приближаясь друг к другу на опасно близкое расстояние, что вызывало на них чудовищную геологическую нестабильность. Температура на них была слишком высока для живого, однако это было связано не с близостью к звезде. До бесплодности их тысячелетиями выжигала едкая атмосфера.
Была ли на них когда-либо жизнь? Узнать невозможно. Вероятно, в другом будущем, которое отняло у них предательство магистра войны, подобные миры исследовались бы, и их тайны раскрывались.
Теперь такое будущее выглядело несбыточным. Разве возможны исследования ради самых исследований, когда барабаны войны стучат все быстрее и быстрее? Полученные на Марсе знания говорили Велунду, что цена победы над Гором будет определяться не выигранным, а потерянным.
Велунд вхдохнул, потер глаза основаниями ладоней и заморгал, прогоняя из головы ряды буквенно-цифровых значений. Последние тридцать шесть часов он провел в камере с Криптосом.