XVII. Грязь, кровь и вино!
Шрифт:
Я подавил в себе желание шугануть его и потопал глянуть на труп.
Очень скоро выяснилось, что дохлый кавалер уже исчез, была замыта даже кровь на брусчатке.
Саншо насчитал в кошельке сотню золотых монет со щитом с лилиями и восходящим над ним солнцем.
— Сто экю! — восторженно прокомментировал баск. — Уже можно жить, ваша милость! У нас снова есть работа?
— Пока не знаю, — пожал я плечами. — Скорее всего, мы опять попали в гнездо с ядовитыми осами, но нам не впервой, не так ли мой друг?
— Господь рассудит и не даст нас в обиду! — Саншо истово перекрестился. — Какие будут приказания, мессир?
Я на мгновение задумался и отрицательно мотнул головой:
— Не стоит. Возьми из этих денег себе жалование на два месяца вперед, приоденься, найди мне хорошего портного и сапожника, а дальше по своему разумению. И вот еще... купи мне власяницу*.
власяница — длинная грубая рубашка из волос или козьей шерсти; аскеты носили её на голом теле, для умерщвления плоти.
У баска глаза на лоб полезли.
— Власяницу, мессир?
— Пора задумать о своей душе, дружище, — я подмигнул слуге.
— Тогда я и себе возьму! — решительно ответил баск.
Вернуться в гостиницу получилось без приключений, хотя нас все-таки пытались облить с верхнего этажа дерьмом.
Следующие два дня прошли в сравнительном безделье. Я по ночам со всем христианским усердием драл Констанцию, днем тренировался со шпагой и прогуливался: пешком по Парижу, верхом по его окрестностям и на лодке по Сене. Несмотря на все свое зловоние и грязь — этот город все-таки обладал своим неповторимым шармом.
А еще усердно исполнял епитимью — ходил к каждой мессе и исправно молился в чертовой власянице, хрен бы ее побрал — эту колючую дрянь. И дело не в набожности, просто падре Жозеф, вполне мог проверить, как я исполняю наказание. А если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Своему образу надо соответствовать.
Ничего примечательного за эти дни не случилось, я умудрился избежать ссор и драк. Хотя нет, не совсем так, кое-что интересное все-таки случилось.
Вечером второго дня, я возвращался с прогулки и совершенно случайно заметил, как один дворянин заколол второго в одном из двориков у монастыря Кармелиток. Заколол насмерть, проткнув горло шпагой. Для Парижа дело житейское, для дуэли хватит порой косого взгляда, но дело в том, что этот дворянин был тем неизвестным, с которым я въехал в один день в город.
Судя по всему, он уже успел обзавестись слугой, с помощью которого успешно сбежал с места дуэли. При этом, кавалер имел несколько охреневший вид, словно убил человека впервые. Именно это меня больше всего и удивило, так как раньше я думал, что он обладает сходной со мной профессией.
Впрочем, долго задумываться над этим я не стал, потому что жизнь давно отучила лезть в чужие дела.
Вестей от отца Жозефа пока не поступало. Не знаю, увы, пока не знаю, к счастью это или к беде.
Саншо нашел хорошего портного с сапожником и шляпником. Гардероб пополнился еще кучей обуви: парадными и повседневными сапогами, а в придачу, наконец, домашними туфлями. У шляпника обзавелся еще одной шляпой, тоже на случай торжественных выходов. Ну и до кучи прикупил еще кожаных изделий — новый кошель, пояс и прочее обязательное для мужчины.
Склонности в особом позерстве ни в себе, ни в Антуане я не заметил — это было необходимостью. Опять же, падре Жозеф явно
С портным пришлось тяжелей всего — он наотрез отказывался понимать мои запросы.
— Мессир! — лысый как яйцо мэтр Жиль огорченно всплеснул руками. — Зачем? Сейчас никто такого не носит. Здесь вам не Испания, — он ткнул в набросок. — В Париже вас не поймут! Где ленты? Где разрезы? Где фестоны? А цвета? Вы же не гугенот, господи помилуй! Но ладно, здесь я согласен... белые фламандские кружева подойдут к темно-синему испанскому бархату, что до фасона... — он решительно схватил свинцовый карандаш и принялся уродовать мой эскиз. — Без вот этого и этого не обойтись...
Я немного поспорил и плюнул. В итоге появился скромные по виду и дорогущие по качеству материалов два комплекта –повседневный и парадный. Парадный — колет из темно-синего, почти черного бархата, с серебряной вышивкой, в строгом испанском стиле, но с минимальными вкраплениями французской моды. Повседневный — попроще, но тоже в темных тонах. А в штаны я ввел внутренние карманы и ширинку — чем поразил мэтра до глубины души.
Нахрена? Просто забавлялся. Все равно о себе ничего не помню, так хоть какие-то знания использую.
Вот как раз после последней примерки меня и взяли...
Я вернулся домой, вымылся в деревянном корыте, а потом взялся за пистолеты — почистить и обдумать их усовершенствование, потому что у меня в голове неожиданно появилось несколько идей. Надо думать, из моей настоящей памяти.
С ручным огнестрелом в первой половине семнадцатого века дело обстоит довольно сложно. Уже есть попытки внедрить ударно-кремневый замок, но в массовое употребление они еще не вошли, ибо очень ненадежны и дороги, поэтому повсеместно пользуют добрые старые фитильные аркебузы и мушкеты. Колесцовые замки* тоже гораздо надежней кремневых, но они так же дорогие, поэтому их применяют в основном на короткоствольном оружие. А так фитиль до сих пор рулит.
колесцовый замок — распространённый в XV—XVII веках механизм огнестрельного оружия, в котором необходимая для воспламенения порохового заряда искра высекается с помощью вращающегося колёсика с насечкой.
У меня есть два пистолета: дорогое, престижное оружие, работы одного из лучших мастеров в Мадриде. Они немалого размера, правда меньше рейтарских. У Саншо один, только гораздо попроще. Мой третий пистоль, можно назвать карманным — он маленький. Все они с колесцовыми замками.
Такой замок сравнительно надежен, но занимает много времени по взводу. Пока взведешь, пока зарядишь — сто раз убьют. А со взведенным долго не походишь — пружина ослабнет.
Вот у меня и возникла несколько идей как их полностью усовершенствовать — от ствола и калибра, до замка и способа заряжания.
Только я начал разряжать пистоли, чтобы потом их разобрать, как на лестнице раздался топот, а потом дверь банально вышибли могучим пинком. В комнату ворвались солдаты, в кирасах, морионах* и с алебардами, но замерли как вкопанные под стволами пистолетов.