Я без тебя не могу
Шрифт:
Настоящее время
– Комарик, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, мне больше не к кому обратиться. – Подруга смотрит на
В который уже раз отрицательно качаю головой, делая глоток остывающего кофе и возвращаясь взглядом к статье.
– Нельзя быть такой упрямой, – с притворно обиженным видом произносит Маришка.
Мы познакомились на втором курсе университета, в который я перевелась, вернувшись от сестры. Она была моим первым настоящим другом в чужой для меня Москве, где знакомые у меня оставались только среди спортсменов, с которыми меня больше ничего не связывало.
Марина до сих пор знала обо мне очень мало, но не потому, что я была ей безразлична, а потому, что она уважала мое личное пространство и не задавала лишних вопросов, видя, как я отгораживаюсь от них, ставя ментальную защиту. Я не любила рассказывать о своем прошлом, в частности, о спортивном.
– Не упрямая, Марин. Ты что, серьезно представляешь меня на мероприятиях подобного рода?
– Тебе уже пора покинуть свою зону комфорта – живешь, как анахорет. Если бы я могла сама туда пойти, поверь, так бы и сделала. Но мне мой знакомый помог раздобыть только один пропуск в виде платья сорок второго размера, а у меня, как видишь, только одна грудь сорок второго размера. – И подруга демонстрирует дары природы, от которых все проходящие мужчины сворачивали шеи.
Марине не стоило особого труда склонить меня на свою темную сторону, и где-то в глубине души я начала размышлять о том, чтобы пойти на открытие ночного клуба и проследить за тем, как один из приглашенных гостей, светский лев, примерный семьянин, каким его изображают на страницах газет и журналов, предается разврату и пороку за закрытыми дверями элитного заведения.
– Мне нужно закончить статью, – стараясь не показывать слабину и глядя в набираемый текст, напоминаю ей.
Она заглядывает в мой ноутбук, изучая содержимое текстового редактора.
– Это та самая статья, про Анатолия Самгина?
Вздрагиваю, слыша эту фамилию. Казалось бы, прошло больше десяти лет, а меня каждый раз пробирает дрожь. Пока собирала о нем материал, старалась максимально абстрагироваться, не думать о том, чей он отец. И вот, стоило Маришке произнести вслух его фамилию, как меня начинает выворачивать наизнанку.
Никогда не забуду тот день, когда прибежала домой к бабушке, рассчитывая застать её там, а обнаружила только оставленную на столе записку от санитаров с адресом дежурной больницы. Она даже не позвонила мне, рассчитывая, что я ни о чем не узнаю, что её выпишут раньше, чем я приду. Вызываю такси и мчусь к ней со страшным предчувствием, что я все упустила – ведь чувствовала, что она болеет, но на каком-то уровне, где интуиция еще не формируется в мысли, даже не допускала предположений, что она не вечна.
Прибегаю в приемный покой, поясняю, кого ищу. Тучная медсестра пренебрежительно смотрит на меня из-под запотевшего лба. Никогда ничего подобного не делала, мне очень неловко, но я протягиваю ей небольшую наличность, которая у меня с собой, чтобы скорее узнать, что случилось.
Бабушку разместили в палате вместе с еще несколькими женщинами разного возраста. Они с секунду смотрели на меня, а потом вернулись к своим занятиям. Бабушка лежит с закрытыми глазами, лицо бледное, худое, рядом капельница отмеряет лекарство, а я прислоняюсь спиной к стене, понимая, что даже слова выговорить не могу, горло сводит. До боли кусаю губы, чтобы не застонать. Она словно почувствовала мое присутствие и с трудом подняла веки. Вижу, как она изо всех сил пытается выглядеть здоровой и как трудно ей это дается, и при мысли о том, что она делала всё, чтобы оградить меня от своей болезни, мне становится еще хуже. Я понимаю, что не должна перед ней плакать, не должна её расстраивать, но ничего не могу с собой поделать. Опускаюсь на краешек её койки.
– Ну что ты ревешь, моя Аленушка? – Она вытирает сухими пальцами мои мокрые щеки, а я еще больше захожусь в слезах, пока не успокаиваюсь чуть-чуть.
Никакой спортивный характер мне сейчас не помогает. Рядом с ней я лишь напуганная маленькая девочка.
– Бабуль, почему ты не сказала, что болеешь?
Врач назвал какой-то жуткий диагноз, который я даже запомнить была не в состоянии, объяснил, что в России ей ничем не помогут и остается только дожидаться, пока рак её не съест.
Доктор в мятом, некогда белом халате был такой отстраненный, безразличный, ему все равно, что я теряю самого близкого человека. Пыталась выспросить у него, где, если не в России, проведут лечение, но он и на этот вопрос мне не ответил.
На мой вопрос бабушка лишь махнула рукой, словно уже попрощалась с жизнью даже без борьбы.
– Алена, меня скоро не станет, и я не хочу, чтобы ты оставалась одна. Твоя сестра очень далеко, а тебе необходима поддержка. Прошу тебя, берегите с Климом друг друга.
– Я не позволю тебе умереть, бабуль, – по-детски упрямо заверяю её, теперь понимая, почему она никогда не возражала против моих отношений с молодым человеком. Не знаю, болела она тогда, когда он появился в моей жизни, или каким-то шестым чувством предвидела беду.
Приехав домой, я сразу же набрала сестру по скайпу, выслав ей фотографию с диагнозом, который бабушке поставили в Москве, куда она наведывалась, говоря мне, что ездит навестить родственников. Должно быть, узнав, что в России ей ничем не помогут, она сдалась. А я не могла сдаться, не могла так её отпустить.
Мы с сестрой сразу же нашли клиники, куда её готовы были принять на лечение, но нас обеих сбил с ног счет, который нам выставили. Во всех больницах суммы были астрономические. Госпитализация, операция, пребывание в стационаре.
– Лё, я что-нибудь придумаю, – успокаивала меня старшая сестра, – мы найдем деньги.
Но я в этом сомневалась: Лада, хоть и хорошо жила, но миллионов не зарабатывала.
Несколько дней я не могла ни спать, ни есть, направляя запросы во все благотворительные фонды, которые собирали деньги для раковых больных. Конечно, открыто мне об этом не заявляли, но все равно было очевидно, что они не намерены оказывать финансовую поддержку женщине в возрасте, им куда интереснее было помогать тем, у кого еще не прожита большая часть жизни. Оставшиеся организации собрали наши данные и сказали, что поставят в очередь. Только мы знали, что у нас нет времени ждать помощи.