«Я больше не буду» или Пистолет капитана Сундуккера
Шрифт:
И вся она была длинная. Наверно, на голову выше Генчика. Ссориться не имело смысла. И Генчик миролюбиво уточнил:
– Это почему же я «похожий на чайник»?
– А вот так! У нас на самоваре такой чайник есть! Синий с белыми кружочками.
Генчик не придумал, что ответить. Почесал рукояткой ножа подбородок. И все так же мирно спросил:
– Ну и что?
– Да ничего… А траву не трогай!
– Она твоя, что ли?
– Она общая! И моя тоже! Раз под нашим домом растет!
– От вашего дома тут еще десять метров!
– А
Генчик и не трогал больше, но девчонка сжала губы и скользнула вниз (цветное платьице взлетело до локтей). Съехала по глине на своих босоножках, как на лыжах. И вот она – перед Генчиком. Решительно смотрит сверху вниз. Косы торчат, оттопыренные уши грозно розовеют, в темных глазах – зеленые огоньки, как у сердитой кошки.
Ну да, у Генчика клинок, почти что меч, но не грозить же им девчонке. Конечно, она вредная и длинная, но ведь безоружная. Да и кончится это, скорее всего, так: нож она отберет, а Генчику надает по шее. Он в девчоночьих глазах прочитал именно такое намерение.
Генчик сказал рассудительно:
– Чего ты из себя десантника строишь? Прыгаешь человеку на голову! Лучше объясни нормально: почему нельзя вырубать колючки-то?
Она объяснила с ноткой сожаления по поводу мальчишкиной тупости:
– Ну, это же зелень! Она воздух очищает! Зелени на Земле все меньше и меньше, надо каждую травинку беречь!
– Ничего себе «травинка»! – Генчик машинально почесал ножом ногу. – Джунгля ядовитая! Сорняк!
– Сорняк, это если он посевам мешает! А здесь он – просто трава. Растет и никому не вредит. Может, он на тебя смотрит и тоже думает: вот сорняк…
– Трава не умеет смотреть и думать, – набыченно сообщил Генчик.
– Откуда ты знаешь? Некоторые ученые говорят, что умеет! А ты – ножом. Вдруг ей больно?
Генчик вспомнил Козимоду, жующую поросль на косогоре.
– Теперь что же? И сено не косить? И скот не кормить?… И всем помирать?
– Сено – это для пользы! А тут какая польза, если все вырубишь?
– А такая! Чтобы можно было прыгать и в колючки не въезжать!
Девчонка поглядела вверх, потом на заросли двухвостки. Все поняла. Подбородком показала на Генчиков бинт:
– По-моему, ты уже допрыгался. – В голосе ее почудилась капелька сочувствия.
– Это чепуха, – мужественно заявил Генчик. – Это даже и не здесь…
– Ну а здесь когда-нибудь голову сломаешь.
Генчик мигом нашел ход для достойного отступления:
– Как же я сломаю, если ты косить не даешь? Значит, и прыгать нельзя… Ты же здесь хозяйка, с хозяевами не спорят… – Это он снисходительно так сказал. Будто взрослый, уступающий ребенку.
Длинная девчонка стала словно поменьше ростом. Глянула виновато.
– Можно ведь, наверно, и другое место найти. Для прыжков-то…
– Может, и найду, – вздохнул Генчик. – А ты… скажи, ты по правде думаешь, что траве больно, когда рубят?
Она свела маленькие пушистые брови.
– Я в этом просто уверена.
Генчик вдруг представил, как его этим вот ножом – по ногам. Это тебе не клюквенное варенье…
Он сумрачно затолкал клинок в ножны. И протянул девчонке.
– Ладно, бери…
– Зачем? – Она вроде бы даже испугалась.
– В хозяйстве пригодится. Мне-то он был нужен только вот для этого, – Генчик кивнул на заросли. – А теперь чего я буду с ним таскаться…
Девчонка неуверенно взяла «оружие».
– Им можно лучину колоть для самовара, – посоветовал Генчик. – У вас же есть самовар.
– Ага… – она неуверенно улыбнулась. И Генчик вдруг увидел, что один зуб у нее малость кривой. Как у него. И тогда он весело спросил:
– А правда у вас такой чайник есть? – И оттянул подол рубашки.
– Правда, – она заулыбалась пошире. – А что? Красивый чайник…
«Вот поглядишь на него и меня вспомнишь», – подумал Генчик. И стал глядеть вверх, на откос, потому что вдруг застеснялся.
Девочка сказала:
– Видишь ли… эта трава полезна еще вот чем. Она может разрастись и тогда укрепит эту осыпь. А то наш дом уже совсем съезжает в овраг. Он старый, еще прадедушкин.
– Не съедет. Подпорки-то вон какие крепкие, – сказал Генчик. Он по-прежнему смотрел вверх.
– А ты… если тебе нравятся всякие прыжки и полеты, приходи к нам, – тихо сказала она. – У нас на дворе качели есть, большущие. Прямо дух захватывает…
– Может, и зайду…
– Сейчас? – откровенно обрадовалась девочка.
– Сейчас не могу. Надо в магазин… Ну, пока.
И Генчик по тропинке рядом с осыпью стал легко подыматься к Кошачьему переулку. И посвистывал сквозь дырку от зуба:
Ты – ковбойша, я – ковбой, Поженились мы с тобой…Ему хотелось оглянуться, но он не решился. И сказал себе, что это было бы несолидно.
Когда-то Утятино считалось отдельным поселком. И Окуневка, что на другом берегу Верх-Утятинского озера, была самостоятельным большим селом. Но потом они стали районами Белорыбинска. Их соединили с городом кварталы новых домов. Но не везде соединили. Кое-где между поселками и городской окраиной лежали болота, рощицы и сады с редкими дачами – как в давние времена, когда Белорыбинск был еще Краснорыбинском.
Трамвайная остановка Утятинская располагалась на пригорке, и с нее видно было, как дымит трубами, блестит стеклами многоэтажек и втыкает в небо острие телебашни городской центр. А у самого пригорка темнело камышами Тарелкино болото, где, говорят, развелась в последние годы всякая нечисть. Из-за нарушенной экологии…
Генчик передернул плечами.
Подъехал дряхлый вагончик дачной линии – он ходил от коллективных садов до кольца в Зеленом квартале. Оттуда разбегались две линии: одна Окуневская, по берегу озера, другая – Городская, в главный район Белорыбинска.