Я больше тебе не враг

Дюжева Маргарита

— Я знала это, — сковано улыбается, — чувствовала, что ты мыслями не со мной, а совсем в другом месте.

— Прости, — извиняюсь еще раз, — спасибо, что потратила на меня свое время, но я точно не тот, кто тебе нужен.

Она вздыхает и, плотнее смыкая вырез на груди, устало машет рукой:

— Иди уже, — и когда я уже выхожу на лестничную площадку, добавляет, — спасибо, что сказал по-человечески, а не повел себя как урод.

Я хмыкаю. Это опыт, девочка. Чертовски хреновый и болезненный опыт.

После разговора с Марией с плеч

будто камень тяжеленный скатывается. С чистой совестью я переворачиваю эту страницу и еду за город.

Глава 13

Что-то сломалось, там, за рёбрами, где должно биться сердце. Теперь в том месте непрерывно гудело, сжималось от холода, а иногда наоборот плавилось от внезапного огня. И то, и другое причиняло острую боль, пронзающую от макушки до пят.

Но боль не самое страшное. Боль — это даже хорошо, потому что я ее чувствовала, потому что она намекала, что как бы еще жива. Пока жива. Желание цепляться за этот мир с каждой секундой становилось все слабее. Зачем? Если кругом обман и под ногами нет твердой земли? Если все, чем я дорожила, рассыпалось в пыль и обесценилось?

Я привыкла бороться. Всю жизнь куда-то карабкалась, цеплялась зубами и когтями, чтобы удержаться на плаву. Привыкла ставить цели и достигать их, идти к ним как бы ни было тошно и больно. Привыкла…

Только что делать с осознанием, что цели оказались никчемными? Что я пробивала лбом ворота, рвалась вперед, потому что «так надо», а за финишной чертой не оказалось ничего кроме горсти пепла. И этот пепел — все, что осталось от моей жизни, моей любви.

Для чего цепляться дальше, если все самое важное и ценное в этой жизни я уже сломала? Раскрошила на мелкие куски, растянуло по волокнам и испохабила?

И ради чего? Ради мести, которая не имела смысла, потому что мстить было не кому и не за что.

Меня просто использовали, как листок туалетной бумаги. Подтерлись, испачкали и в конце сказали, что не нужна, что могу проваливать…

Я вспоминаю Алёнино лицо в тот момент, когда она рассказывала правду, и морщусь. На нем было ликование, злорадство и ноль сожалений. Подруга моя, сестра, часть моей стаи… та, ради которой я была готова на все, та, за чью «смерть» я винила не только Кирсанова и себя, собиралась мстить до конца, чего бы мне это ни стоило…

Все пустое. Фейк, игра. Я просто была марионеткой в чужих руках, бестолковой куклой, которую скрутила в бараний рог хрупкая девочка с глазами ангела и черной душой.

Ее ненависть пробила насквозь грудную клетку, легко снося защитные оболочки. Я всю жизнь считала себя сильной, но Алене одним махом удалось поставить меня на колени, обесценив все — мои дела, порывы, чувства. Меня саму.

Я никто. Просто дура. Все мои потуги – никчемны и бессмысленны. Я сама – полная бессмыслица.

В одно мгновение мир вокруг меня потерял все краски, переодевшись в серые тона. Отдалился, потерял четкость. Я не чувствовала запахи, не различала звуки — они смешались в бесформенную

какофонию. Окружающая действительность словно тонула в дымке, становясь все более размазанной и блеклой.

Хотелось только одного — спать. Лечь в кровать, отвернуться лицом к стене и ни о чем не думать. Пусть за спиной творится что угодно – мне плевать.

Мне уже на все плевать…

Я сгораю в своем собственном аду и не вижу ни единого проблеска на горизонте. Где-то там, далеко осталась Сашка. С ней все будет хорошо, она сильная, сильнее меня, жестче. Еще дальше – Кирсанов. Его образ прячется от меня за черной пеленой. Слишком больно вспоминать, слишком неправильно, поэтому мозг укрывает эту часть, стараясь оградить меня от еще большего падения.

Я не могу сконцентрироваться, мысли расползаются, как травленные тараканы. Тону, и больше не за что ухватиться.

— Обед, — раздается голос над самым ухом.

Я даже не заметила, как охранник, в котором два метра ростом и килограмм сто спортивного веса, проник в комнату. Не услышала ни скрипа дверей, ни шагов, не почувствовала сквозняка из отрытой двери.

Просто киваю, а когда он уходит, натягиваю одеяло на голову и закрываю глаза.

Следующая фраза, выдирающая меня из забытья:

— Ужин.

Кажется, в голосе говорившего проскакивает недовольство, но мне так все равно, что я лишь жму плечами.

Ужин и ужин. Я-то тут причем?

К еде в тот день я не притрагиваюсь, потому что аппетита не просто нет, он умер. Организм будто скрутил на минимум все свои функции и впал в анабиоз. Я спала, спала, спала. Выныривала из душного сна и, получив болезненный укол в подреберье, снова проваливалась в серую дрему. Там лучше. Там не больно, не страшно, там никак. Нет мыслей, нет спазмов, сдавливающих легкие, и меня там тоже нет.

И снова голос надзирателя;

— Завтрак.

Оставьте меня в покое…

Увы, оказывается, я сказала это мысленно, а охранников не учат читать мысли. Как жаль.

— Вам надо поесть.

— Я не хочу, — чужим голосом.

Я и правда не хочу — голода ноль.

— Надо! В вашем положении голодать вредно.

— В моем положении… ах, да.

Забыла.

Я поднимаюсь с кровати и начинаю уныло ковыряться в тарелке. Какая-то каша. Какая именно не могу понять, потому что нет вкуса, нет обоняния, а на вид…на вид мне все равно.

С трудом запихав в себя пару ложек, я снова возвращаюсь в кровать. Завтрак словно кусок металла падает в желудок, не вызывая ни сытости, ни удовлетворения. Мне неприятно, тошнит, но плевать. Переворачиваюсь на другой бок и прячу голову од подушкой.

И снова мне не дают отключиться. Приходит второй охранник и зовет меня на какую-то прогулку по лесу.

Что я там не видела? Деревья и деревья.

Я отказываюсь, и после этого наступает блаженная тишина. Меня наконец-таки отставляют одну, и я спокойно продолжаю тонуть. Все глубже и глубже. Растворять в сером тумане.