Я – бронебойщик. Истребители танков
Шрифт:
– Родион, я ведь тебя предупреждал. Перегрел «дегтярева». Одной очередью диск выпустил?
– Может, двумя…
– Думай головой. Выбей гильзу и хорошенько прочисть ствол. Ты же прикрытие для бронебойщиков!
Оглядев еще раз отделение и, уловив унылый настрой бойцов, сообщил, что не так все и плохо. Полк атаку отбил. Сожгли два танка и бронеавтомобиль. Первый батальон уничтожил полтора десятка фашистов.
– А наших сколько погибло? – вырвалось у меня.
– Потери есть, – смешался Зайцев. – На то и война.
В течение
– Нам бы еще одно ружье вместо разбитого, – кивнул я на согнутое дугой ПТР покойного Травкина.
– В ближайшие дни не обещаю. Обходитесь, чем есть. Гранаты и бутылки с КС (горючей жидкостью) старшина принесет. А ты, Коробов, принимай должность командира отделения.
– Есть, – козырнул я.
В небе поднималось мартовское солнце, но подмораживало крепко и, не переставая, дул холодный, совсем не весенний ветер. В качестве командира отделения я проверил окопы, приказал почистить все оружие и патроны для противотанковых ружей. После выстрела гильзы иногда раздувает, а если попадет земля, хоть молотком по затвору бей.
На подбитый Т-38 пришел поглазеть комсорг полка Валентин Трушин в овчинном полушубке и планшетом. С немецкой стороны полетели первые мины, месть за неудачную атаку и понесенные потери. Комсорг, имевший звание политрука, поспешил убраться, наскоро похвалив бронебойщиков.
– Катись, катись, – желчно пробормотал вслед ему Родион Шмырёв. – Жаль, раньше тебя здесь не было. Обосрался бы, точняк.
Начинался обычный день долгой, пока не слишком удачной для нас войны. Март сорок второго – тяжкое время. Хоть и дали немцам по зубам под Москвой, но дела на фронтах неважные. Наступление под Москвой выдохлось, Ленинград по-прежнему в блокаде, а немецкие войска наносят удары то в одном, то в другом месте.
Глава 1
Мы не ждали войны
Оглядываясь назад, вспоминаю – мы не слишком задумывались, будет война или нет. Хватало других забот, жизнь в селе была не легкая, работа с утра до вечера. А женщины вообще в четыре утра вставали, на утреннюю дойку или печь хлеб для всей семьи.
Наша большая семья: мать с отцом, дед с бабкой и пятеро детей – жила на кордоне. Или на Выселках, как чаще называли маленький хуторок, расположенный в шести верстах от нашего родного села Гремячино. В селе жили до двадцать девятого года. Потом пришлось переселиться на кордон.
Мой отец, Василий Иванович Коробов, как я считаю, был человеком незаурядным, энергичным. Не помню, сколько классов он закончил, но имел трезвый, рассудительный ум. Читал газеты, иногда книги, к которым приучил и меня. Вместе с небольшой бригадой отец с ранней весны и до заморозков занимался строительством домов, коровников в нашей Ульяновской и соседних областях.
Зимой он тоже не сидел без дела, занимался всяким ремонтом, делал сани, телеги. Вместе с ним работал мой старший брат Антон. Хоть и хорошие в большинстве люди живут в деревне, но зависть портит людей сильно. Смешно сказать, всякой ерунде завидовали. Привез отец из города зеркало и швейную машинку, соседи зашептались – разбогател Василий Иванович, кулаком сделался.
В семье трое сестренок, мы с братом да деду за семьдесят. Как бы старательно отец ни трудился (мама занималась хозяйством и детьми), но многое мы позволить себе не могли. Мясо – по воскресным дням и праздникам, селедка – за лакомство, а основная еда – картошка. Как все дети, мы любили сладкое, но конфеты видели редко, да и чай пили слегка подслащенный.
Сахар считался дефицитом, и купить его можно было лишь в городе. Правда, хлеба до поры хватало. Пекли сами в русской печи на капустных листьях. Когда мама вынимала подрумяненные, только что испеченные круглые ковриги, по избе такой аппетитный дух шел!
До сих пор вспоминаю наши ранние семейные завтраки, слюна набегает. Хрустящий ноздреватый хлеб, кружка молока, ничего вкуснее не надо! Имелась у нас корова, лошадь, штук пять овец да куры. Иногда разводили гусей, но с ними было много возни. В общем, жили средне.
Когда началась коллективизация и крестьян стали сгонять в колхозы, на отца крепко нажали. Строители и в своем селе требуются, а ты по чужим краям мотаешься, деньгу сшибаешь. Пригрозили отобрать приусадебный участок, даже дом. Уже вовсю шло раскулачивание. Середняков, вроде нас, тоже прижимали.
Помню, так сильно увеличили налог на молоко, что нам почти не оставалось. Если раньше мы откармливали каждый год поросенка, то сейчас едва не половину мяса требовалось сдавать в доход государства. А председатель колхоза (уличная кличка Опенок) обещал, потрясая кулаком:
– Еще не то будет! Всех вас, кровососов, к ногтю прижмем.
Опенок крепко запивал, в хозяйстве не разбирался. Дурная получалась коллективизация. Зерно свезли по приказу в большой амбар, отрапортовали в район о выполнении и забыли. Там оно за зиму почти все сгнило.
Уход за общественным скотом велся через пень-колоду. Бабы плакали, когда подыхали на колхозной ферме их исхудавшие коровы.
Отец, понимая, что в покое нас не оставят, был согласен вступить в колхоз – ему обещали бригадирскую должность. Но заупрямилась мама – не хотела отдавать в коллективное стадо корову и бычка, не говоря уже о лошади. Чтобы от нас отстали, переехали на кордон, где требовалась должность помощника лесничего.
Отца взяли охотно, зная, что он работник добросовестный и честный. Жалованье положили просто смешное, но в колхозе и того не платили, а здесь сами себе хозяева. Когда уезжали из села и заколачивали досками окна в доме, вся семья плакала. Но деваться некуда.