Я буду любить тебя...
Шрифт:
Внезапно ручей сделал поворот, и деревья скрыли от меня мою звезду. И тут до меня дошло, что Дикон больше не идет рядом со мною, что он немного отстал.
— Неужели ты так притомился? — воскликнул я. — А ну-ка прибавь шагу.
Он выпрямился и снова широко зашагал рядом со мною.
— Не знаю, что нашло на меня на минутку, — сказал он. — Что-то волки слишком громко воют нынче ночью. Надеюсь, они останутся на том берегу ручья.
Ярдов через пятьдесят ручей повернул на запад, мы отошли от него и очутились на прогалине со скудной порослью; под ногами у нас был голый песок, а над головами в западной части небес блестел месяц. Дикон опять отстал, и вскоре я услышал, как он застонал в темноте.
Я резко повернулся.
— Дикон! — закричал я. — Что с тобой?
Я бросился к нему, но еще не успел добежать, как он рухнул на колени. Когда я положил руку ему на плечо и еще раз спросил, что с ним стряслось, он поначалу попытался рассмеяться, потом выругаться и, наконец, опять застонал.
— Пуля и впрямь оцарапала мне руку, — проговорил он. — Но потом вошла в бок. Я просто полежу здесь немного и умру, но прежде пожелаю вам удачи там, в Джеймстауне. Когда эти краснокожие дьяволы нападут на город, и вы откроете по ним огонь, назовите одну из ваших пуль моим именем.
Глава XXXV
В которой я прихожу в дом губернатора
Я уложил его на землю и, разрезав его камзол и рубашку, наконец увидел рану и понял, что вскорости ему и вправду предстояло пуститься в путь — в последний путь.
— Все кружится, — пробормотал он, — и звезды падают с неба чаще, чем вчерашний град. Идите, сэр, а я останусь — я и волки.
Я взял его на руки и понес обратно на берег ручья, потому что знал, что перед смертью ему захочется пить. Сам я был без шляпы, он же вышел из тюрьмы в шапке. Я наполнил ее водой и дал ему попить, потом промыл рану и сделал все, что было в моих силах, чтобы остановить кровотечение. Он все поворачивался с боку на бок, метался и в скором времени начал бредить. Сначала он говорил о табаке на полях в Уэйноке, потом заговорил о прошлом: о давних бивачных кострах, ночных маршах и ожесточенных стычках, об опасностях, подстерегавших нас и на суше и на море; потом об игре в кости, и вине, и женщинах. Один раз он закричал, что Дэйл велел привязать его к колесу и что у него теперь раздроблены руки и ноги, и лес отвечал на его крики гулким эхом. Один Бог знает, почему в чутко спящем лесу никто их не услышал, а если услышал, то не обратил внимания.
Месяц скрылся за лесом, и стало очень холодно. Размышлять о том, как черны окружающие нас тени, и о том, какие недруги могут потихоньку подкрасться к нам во мраке, было бессмысленно. Не знаю, о чем я думал той ночью, и думал ли вообще. В перерывах между походами за водой, когда Дикон просил пить, я сидел рядом с ним, умирающим, держа руку на его груди, потому что так он меньше кричал и метался. Время от времени я разговаривал с ним, но он не отвечал.
Еще несколько часов назад мы слышали, как воют волки, и знали, что где-то поблизости бродит голодная стая. Когда луна зашла, их вой прекратился, и я решил, что они либо прикончили оленя, за которым охотились, либо, по-прежнему голодные, ушли так далеко, что их заунывные завывания более не доносились до нашего слуха. Но внезапно вой послышался снова, вначале далекий и тихий, затем все ближе, все слышней. Вечером нас с волками разделял ручей, но теперь они переплыли его и быстро приближались к нам.
Вся земля вокруг нас была усыпана сухими ветками, а невдалеке рос низкий ломкий кустарник. Я собрал хворост с земли и наломал кустов; затем бросил в осторожно подступающие к нам темные фигуры большой крючковатый сук и одновременно закричал, а потом начал угрожающе размахивать руками. Они повернулись и убежали, но скоро воротились. Опять я отпугнул их от нас, и опять они вернулись. У меня были кремень, огниво и трутница; после того как я отпугнул их от нас в третий раз и они отошли назад лишь немного, я зажег сосновую щепку и поджег ею всю собранную мной кучу хвороста; затем подтащил Дикона к костру и сел подле него, более не боясь волков, но в абсолютной уверенности, что в самом скором времени к нам пожалуют другие, менее трусливые враги. Хвороста у меня было предостаточно, и когда дрова в костре начинали прогорать, а голодные глаза мерцали все ближе и ближе, я подбрасывал в огонь новые охапки хвороста, пламя взлетало выше, и волки снова растворялись в ночи.
Враги на двух ногах к нам так и не пришли. Пламя костра пылало и ревело, а лежавший в его розовом свете человек продолжал бредить, время от времени выкрикивая что-то во весь голос. Но в эту ночь ни свет, ни громкий голос не привлекли ни одного дикаря, чтобы потушить огонь и заставить человека замолчать навек.
Проходил час за часом, и время близилось к полуночи, когда Дикон перестал метаться и кричать и впал в оцепенение. Я знал: теперь конец уже близок. Волки наконец ушли, и мой костер постепенно догорал. Дикон больше не нуждался в прикосновении моей руки к его груди, и я отошел к ручью, сполоснул лицо и руки и ничком лег на берег. Однако вскоре скорбный плеск воды показался мне непереносимым, я встал и возвратился к костру и к человеку, которого — Бог свидетель — я любил как брата.
Он был в сознании. Он был бледен и холоден и стоял уже на краю могилы, но когда я опустился подле него на колени, в его глазах зажегся огонек, а на устах заиграла улыбка.
— Так вы не ушли? — чуть слышно проговорил он.
— Нет, — ответил я, — не ушел.
Несколько минут он лежал с закрытыми глазами, когда он снова открыл их и взглянул мне в лицо, в их глубине были немой вопрос и невысказанная просьба. Я склонился над ним и спросил, чего он хочет.
— Вы знаете, чего я хочу, — прошептал он. — Если можете… мне не хотелось бы умереть… без этого.
— И это все? — спросил я. — Не тревожься, я простил тебя давным-давно.
— Я хотел убить вас. Я был страшно зол, потому что вы побили меня на глазах у госпожи и потому что я предал ваше доверие. Если бы вы не перехватили тогда мою руку, я стал бы вашим убийцей.
Он говорил, делая большие паузы между словами, а на лбу у него выступил смертный пот.
— Прошу тебя, Дикон, забудь об этом. В случившемся есть и моя вина. И вообще я уже забыл ту ночь ради других ночей — ради других ночей и дней, Дикон.
Он улыбнулся, но по его лицу было видно, что ему не терпится еще что-то сказать.
— Вы сказали тогда, что никогда меня больше не ударите и что отныне я не ваш солдат, а вы не мой капитан, и вы отдали мне мою свободу… на том листке, который я разорвал. — Он говорил, задыхаясь и неотрывно глядя мне в глаза. — Через несколько минут меня не станет. И если бы я мог уйти, все еще будучи вашим солдатом, и смог бы сказать Господу нашему Иисусу Христу, что мой земной господин простил меня и принял меня обратно на службу, то это было бы, как будто вы протянули мне руку, чтобы вывести из тьмы на свет. Ведь я всю жизнь накоплял вокруг себя тьму — всю жизнь до последнего дня.
Я склонился к нему еще ниже, взял его руку в свою и произнес:
— Дикон, мой солдат.
Лицо его просветлело, и он слабо сжал мою ладонь. Заведя руку ему за спину, я слегка приподнял его, чтобы ему легче было встретить смерть. Теперь он улыбался, но ум его был явно не вполне ясен.
— Вы помните, сэр, — проговорил он, — как сильно и сладостно пахли сосны в тот первый день, когда мы нашли Виргинию много лет назад?
— Да, Дикон, — отвечал я. — Еще до того, как мы увидели эту землю, до нас донесся ее аромат.