Я буду твоим единственным
Шрифт:
А я не могу! Душа не на месте. Там она, с ними. А тело тошнит. От моря, от услужливого персонала, от своего очередного тупорылого выбора — уехать и оставить своего мужчину.
Мне не просто плохо, мне по-настоящему хреново. Я понимаю, что должна быть там. На передовой. Со своей бригадой. Мой опыт, моя стойкость, мое здоровье — я готова все это отдавать.
Ночью почти не сплю, а когда вырубаюсь, мне снится Илья. Его голос, привычные просьбы-команды: «скальпель», «заряди сверло»... «Полина, на зашивание приготовь леску три ноль». Я тянусь
Илья перезванивает глубокой ночью. У них уже шесть утра. Я вижу на экране любимое лицо и выдыхаю.
Он выглядит собранным и бодрым. Но следы усталости легко читаются на лице, как и непривычная бледность. Этот человек явно существует на кофе.
– Полина, как ты? Пятнадцать пропущенных, - говорит быстро и обеспокоенно.
– Я то в порядке! Вы как? Что там происходит?
Его кто-то зовет, он отвлекается, кивает.
– Щас буду, - потом смотрит в камеру.
– Мне пора. Всё под контролем, но работы море.
– Боже...
– Я...
– он снова бросает взгляд в сторону и хмурится.
– Я пошел. Не смотри сейчас телевизор. Ты всё равно ничего не изменишь. Пиши мне. Как смогу отвечу.
– Я тебя люблю, - говорю я.
– И я тебя, - отвечает он то ли на автомате, то ли правда так думает. И сбрасывает.
Следующие два дня проходят в агонии. Моей собственной и бесконечной. Мне снятся операционные, будто я пытаюсь что-то сделать, помогать своим врачам, но у меня не получается. Это жуткие, иссушающие кошмары. Отвлечься не получается. Не могу ни о чем другом думать. Илья на связь выходит редко. Несколько раз в день мы созваниваемся с его матерью, но она сама особо ничего не знает. Илья дома еще не был. Жене, видимо, передается общий напряг, он все время ноет или и вовсе закатывает истерики.
В какой-то момент я смотрю на календарь и прихожу в ужас от того, сколько еще дней мне нужно здесь провести! Кажется, я ничего путем не ела, кроме нескольких персиков. Переживаю за Женю, который не видит отца. Переживаю за Илью, который круглосуточно разгребает всю эту жесть! За людей, которым нужна помощь прямо здесь. Нет, я вовсе не считаю себя какой-то особенной. Практически любого специалиста можно заменить. Но... на самом деле нас не так уж и много. И во время катастроф подобного масштаба идет полная мобилизация медиков. А я ведь еще и специализируюсь на травмах.
Да пошло оно все в задницу!
Нина сладко спит всю ночь, а я хожу из комнаты в комнату. Мия заявляется на рассвете — пьяная, зацелованная кем-то и счастливая. Я встречаю ее на пороге с рюкзаком в руках.
– Мия, я улетаю.
– Что?
– не понимает она.
– Я возвращаюсь домой. Не могу я. Не могу я так! Всё, наотдыхалась.
– На самолете?
– На крыльях!
– Са-а-амолет, легко меня уносит...
– запевает она.
– Цыц! Нину разбудишь!
Приходится затащить сестру в ванную, умыть холодной водой, чтобы привести в чувства.
– Мой рейс через четыре часа,
– Но...
– Такси вот-вот подъедет.
– У тебя совсем крыша съехала, Поля? Ты в отпуске! В законном! Расслабься и забудь.
– Я нужна своему городу, - говорит Бэтмен моим голосом.
– И своему мужчине, - это я уже добавляю исключительно от себя и без тени улыбки.
Напрямую перелет отсюда до дома занимает семь часов. Я же купила билет на рейс с двумя пересадками. Который длится одиннадцать! Безумно дорого, долго, глупо.
Может быть.
Впервые мое сердце успокаивается только когда я занимаю кресло в салоне самолета. Я не просто сижу на заднице, я очень быстро перемещаюсь в пространстве. И это ощущение, наконец, позволяет немного расслабиться и выдохнуть. Еще немного, какие-то половина суток, и я буду дома.
Мне плевать, что в самолете холодно и тесно. Что вокруг ревут чьи-то дети. Что сидящий рядом мужик весит килограмм двести, и что от него несет потом и жареным луком. О, я схватила просто комбо! На всё плевать. Может быть, я дурочка. Дворняжка, выпрашивающая любовь. Кто знает? Но сейчас я лечу туда, где осталось мое сердце.
Самолет, конечно, задерживают. Сложно не нервничать, когда до дома остается два часа лету, а ты три тупо сидишь на месте и не делаешь ничего!
Четвертые сутки подходят к концу, за это время Илья ни разу не был дома.
Наконец, я в Емельяново. Вызываю такси и еду в город, сразу в больницу.
Близится вечер, начало лета, время отпусков. А здесь кипишь, словно в новогоднюю ночь. Куча людей, очереди, родственники! В приемнике и вовсе ад! Глаза Софьи Ашотовны надо видеть, когда она распахивает дверь кабинета и видит меня.
– О Господи, Полина! Ты же в Турции!
– она хватается за сердце. Кажется, решила, что у нее мираж случился. Да нет, это не мираж, это я. Здрасьте.
Меня лихорадит и потряхивает то ли от усталости, то ли от напряжения.
– Уже нет. Софья Ашотовна, я прилетела. И я готова работать. Сейчас переоденусь, ополоснусь и...
– Подожди. Специально прилетела? Чтобы помогать?
Я киваю.
– Ставьте меня в график, - вызываюсь.
– Вот дурочка, - бормочет Ашотовна.
– Дурочка, да. Ну и что?
– перебиваю я бойко.
Старшая смотрит на меня внимательно, прищуривается.
– Езжай-ка домой, Поля, - говорит она. И едва я открываю рот, чтобы запротестовать, она перебивает: - Домой! На тебя смотреть жалко. Сколько часов ты не спала? Сестры, которые вот-вот рухнут в обморок, мне нужны. Поспи и поешь. Завтра в семь тебя жду.
– Я буду!
– говорю уже вслед Старшей.
– Не сомневаюсь, - бормочет она.
– Софья Ашотовна! Простите, последний вопрос!
Она оборачивается.
– А где Илья Викторович? Его кабинет закрыт.