Шрифт:
Часть первая
Глава 1
Бегу. Легкие разрываются. Замучила одышка. Бежать приходится зигзагами, или, как у нас в бригаде говорят, «винтом».
Господи, помоги… Помоги. Помоги выдержать этот бешеный темп. Все, выберусь – брошу курить. Щелк, щелк. Неужели снайпер? Падаю и ползком, ползком из зоны обстрела.
Лежу. Вроде пронесло – не снайпер, просто «шальняк».
Так, немного отдышаться, сориентироваться и вперед – искать командный пункт первого батальона своей бригады. Всего пару часов назад оттуда поступил доклад о том, что поймали снайпера. Из доклада явствует, что он русский
При подходе к железнодорожному вокзалу стала попадаться сожженная, изувеченная техника и много трупов. Наших трупов, братишек-славян, – это все, что осталось от Майкопской бригады, той, которую спалили, расстреляли духи в новогоднюю ночь с 94-го на 95-й год. Боже, помоги вырваться… Рассказывали, что, когда первый батальон выбил «чертей» из здания вокзала и случилась передышка, один из бойцов, внимательно оглядев окрестности, завыл волком. И с тех пор его стали сторониться – бешеный. Идет напролом, как заговоренный, ничто ему не страшно и ничто его не пугает. И таких отчаянных хватает в каждой части – и у нас, и у противника. Эх, Россия, что ж ты делаешь со своими сыновьями?! Хотели отправить парня в госпиталь, да куда там – раненых не можем вывезти, а этот хоть и сумасшедший, а воюет. На «материке» у него и вовсе крыша может съехать.
Буквально через пару кварталов попали под бешеный обстрел. Долбили духи сверху, огонь был шквальный – стволов примерно двадцать – но беспорядочный. Пришлось оставить БМП и с парой бойцов пробираться в расположение к своим. Хорошо, люди немного пообстрелялись, пообвыкли. А поначалу – хоть, как тот боец, волком вой. Солдаты необстрелянные, одни вперед лезут, а других матом да пинками достаешь из техники, окопов. У самого, ладно, за плечами Баку и Кутаиси – 90-й, Цхинвали – 91-й, Приднестровье – 92-й, и тут еще Чечня – 95-й. Разберемся, мне бы только вырваться из этого ада. Только целым. Если стану инвалидом, то в кармане лежит премилая игрушка – граната РГД-5. Мне хватит. Насмотрелся, как в мирной жизни живут покалеченные герои былых войн, которые выполняли приказы Родины, партии, правительства и еще черт знает кого во время «восстановления конституционного порядка» на территории бывшего Союза. Вот и сейчас долбим свою, российскую землю по чьему-то очередному секретному приказу…
Все это проскочило в голове за несколько секунд. Огляделся – вот мои бойцы залегли неподалеку, осматриваются. Рожи черные, только глаза и зубы сверкают. Да и я, наверное, сам не лучше. Показываю одному головой, другому рукой направление движения – вперед, вперед зигзагами, «винтом», перекатом. В бушлате не сильно покувыркаешься. Пот заливает глаза, от одежды пар, во рту привкус крови, в висках стук. Адреналина в кровушке до чертиков. Перебежками по обломкам кирпича, бетона, стекла. Старательно избегаем открытых участков улицы. Пока живы, слава те, Господи.
Вжик, вжик! Твою мать, неужели действительно снайпер? Ныряем в ближайший подвал. Гранаты наготове – что или кто нас там ждет? Пара трупов. По форме вроде наши – славяне. Кивком показываю, чтобы один вел наблюдение через окно, сам встаю у дверного проема. Второй боец склоняется над одним павшим, расстегивает бушлат и куртку, достает документы, срывает с шеи веревочку с личным номером. Потом то же самое проделывает со вторым. Ребятам уже все равно, а семьям надо сообщить обязательно. Иначе умники из правительства не будут платить им пенсию, мотивируя это тем, что бойцы, де, пропали без вести, а может, и сами перебежали на сторону противника.
– Ну что, документы забрал? – спрашиваю я.
– Забрал, – отвечает рядовой Семенов, он же «Семен». – Как дальше пойдем?
– Сейчас через подвал выберемся на соседнюю улицу, а там в первый бат. Связь есть с ними? – обращаюсь к радисту, рядовому Харламову. Он же «Клей». Ручищи у него длинные, из рукавов торчат, как палки, – ни одна форма не подходит. Кисти непропорционально развиты. Когда видишь его первый раз, такое ощущение, что оторвали эти руки от гориллы и пришили человеку. А за что его «Клеем» прозвали, никто уже и не помнит.
Солдатики наши – сибиряки. И все мы вместе – «махра», от слова «махорка». Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают «царицей полей», а в жизни – «махра». А отдельный пехотинец – «махор». Так-то вот.
– И с «коробочками» свяжись, – это я про наши БМП, оставленные на подходах к вокзалу, – узнай, как дела.
Клей отошел от окна и забубнил в гарнитуру радиостанции, вызывая КП первого батальона, а затем наши БМП.
– Порядок, товарищ капитан, – докладывает радист. – «Сопка» нас ждет, «коробочки» обстреляли, они на квартал вниз откатились.
– Ладно, пошли, а то околеем, – хриплю я, откашливаясь. Наконец-то дыхание восстановилось, я сплевываю желто-зеленую слизь – последствия многолетнего курения. – Эх, говорила мне мама: «Учи английский».
– А мне мама говорила: «Не лазай, сынок, по колодцам», – подхватывает Семен.
Выглянув в окно с противоположной стороны дома и не обнаружив следов пребывания противника, мы перебежками, сгибаясь чуть не вчетверо, бежим в сторону вокзала. Над городом барражирует авиация, сбрасывая бомбы и обстреливая чьи-то позиции с недосягаемой высоты. Здесь нет единой линии фронта. Бои ведутся очагово, и порой получается как бы слоеный пирог: духи, наши, снова духи и так далее. Одним словом – дурдом, взаимодействия почти никакого. Особенно сложно работать с внутренними войсками. По большому счету это их операция, а мы – «махра» – за них всю работу делаем. Нередко случается, что одни и те же объекты вместе штурмуем, не подозревая друг о друге. Мы, бывает, наводим на вэвэшников авиацию и артиллерию, они – на нас. В темноте перестрелки затеваем, берем в плен собственных солдат.
Вот и сейчас мы направляемся на вокзал, где почти в полном составе легла Майкопская бригада. Канула в новогоднюю ночь, не разведав толком подступы, состав и численность духов. Без артподготовки. Когда майкопцы после боя расслабились и стали засыпать – не шутка больше недели не спать, держаться только на водке и адреналине – духи подошли и в упор расстреляли. Все как у Чапаева, который караулы не расставил. А здесь часовые заснули, или вырезали их по-тихому. Горело все, что могло и не могло. От разлитого топлива горела земля, асфальт, стены домов. Люди метались в этом огненном аду: кто отстреливался, кто помогал раненым, кто стрелялся, чтобы только не попасть в руки духам, некоторые бежали – их нельзя осуждать за это. А как бы ты, читатель, в этом аду? Не знаешь. То-то же, и поэтому не смей их осуждать.
Никто не знает, как они погибали. Комбриг с перебитыми ногами до последнего командовал, хотя мог уйти в тыл. Остался. Господи, храни их души и наши жизни…
Когда наша бригада с тяжелыми боями прорвалась на помощь майкопцам, танкам пришлось прорубаться сквозь завалы из трупов своих братьев-славян… И когда видишь, как траки танков и БМП разламывают, молотят плоть, наматывают на катки кишки, внутренности таких же, как и ты; когда с хрустом лопается под гусеницей голова и все вокруг окрашивается серо-красной массой мозгов – мозгов, может быть, несостоявшегося гения, поэта, ученого или просто хорошего парня, отца, брата, сына, друга, который не струсил, не сбежал, а поехал в эту сраную Чечню и который, может быть, до конца так и не осознал, что произошло; когда ботинки скользят на кровавом месиве – тогда главное ни о чем не думать, сосредоточиться только на одном: вперед и выжить, вперед и выжить, сохранить людей, потому что бойцы, которых ты потеряешь, будут сниться по ночам. И придется писать похоронки и акты опознания тел.