Я – чеченец!
Шрифт:
Поэтому эрснойцы русые, высокие, светлоглазые, больше похожие на прибалтов или немцев, чем на «лиц кавказской национальности».
Несчастные милиционеры. Если вы хотите задержать чеченца, не ищите брюнета. Чеченца можно узнать по другим признакам, которые я не стану вам подробно описывать. Расскажу только, что однажды, когда мой отец был в Петербурге, он встретился со старой знакомой, русской женщиной, которая провела несколько лет в Чечне. Меня эта женщина до той поры не видела. Они с отцом ждали меня, сидели и разговаривали о чеченцах. Женщина сказала, что до сих пор может выделить чеченца в толпе, по походке и поведению. Взглянув на массу людей, идущих по улице, она показала рукой на одного и сказала: вот,
Та женщина, она сказала, что чеченец всегда держит себя так, как будто сегодня ему принадлежит весь мир, а завтра его все равно убьют.
25
Таких тонких моментов не знают стражи порядка, поэтому я жил без регистрации и спокойно проходил мимо милицейских постов. Но когда мое предприятие арендовало помещения на режимном заводе, понадобился пропуск, а пропуск без регистрации не оформляли. Я попросил хозяина квартиры, которую снимал, он был человеком хорошим и сразу написал положенное заявление.
Нас вместе с хозяином пригласили в ОПВС, где регистрируют иностранцев. Мы пришли, и я с порога сказал, что это незаконно: я гражданин России, почему для моей регистрации нужен особый режим? Помню майора, сидевшего за столом. Он встал и со злостью в голосе заявил: идёт война, и вы все враги.
Значит, так. Мы – чеченцы, и мы враги России. Если мы об этом забываем, нам напомнят.
Хозяину квартиры при мне долго объясняли, чем для него чревато предоставление мне жилья. Гарантировали постоянные обыски, проверки паспортного режима, а если в районе прогремит любой взрыв – привлечь его в качестве соучастника. Потому что виновным буду автоматически назначен я.
В тот день хозяин все же не отказался от намерения сделать мне регистрацию. Но через месяц с извинениями, опустив голову, попросил меня съехать с его квартиры.
То, что происходит с чеченским народом, Лев Гумилев назвал бы пассионарным перегревом. От этого и героизм чеченцев, их активность, их воспроизводство, но и фатализм, самопожертвование. Угнетенный инстинкт самосохранения. В худшем случае, пассионарный перегрев заканчивается вымиранием нации.
Не знаю, солнечной ли активностью это вызвано. Скорее, историческими обстоятельствами, в первую очередь, российской политикой. Вплоть до новейших времен чеченцы были лишь конгломератом разношерстных племен, которые никогда не были способны объединиться до конца, создать собственную государственность и сформировать единую нацию. Если «война до последнего чеченца» не будет завершена, если чеченцы выживут и станут народом, благодарить за это они будут должны Россию, которая лучше всяких солнечных аномалий зажгла в них пассионарность, заставила встать плечом к плечу и внушила каждому: арию, хурриту, хазару – ты чеченец. Русские – наша последняя надежда. Они не позволят нам оставаться женщинами. Они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что каждый чеченец – боевик, каждый чеченец – враг.
И остается только – победить или умереть.
26
Большие дома, как скалы над узкими реками петербургских улиц. В скалах крохотные пещерки, в них живут люди, натаскав внутрь мебель и бытовую технику. Как речные ласточки. Люди сами как ласточки. Может, потому, что все здесь уже давно умерли, им просто забыли сказать об этом.
А настоящих ласточек здесь нет. Сюда никогда не прилетают настоящие ласточки. Иногда я думаю: как можем мы строить здесь дом, зажигать очаг? В эти места все равно никогда не прилетят ласточки.
Я сумасшедший, вы разве этого еще не поняли? Только сумасшедший может так много думать о ласточках. Иногда я думаю, что я сам – ласточка. Может, потому, что я уже давно умер.
И горы. Никто не будет так много думать про горы.
За шестнадцать лет я жил в двенадцати городах. Дважды женился, но до сего дня я всего лишь одинокая птица, отбившаяся от стаи, так легко отбиться от стаи, когда и сама стая потеряла свою дорогу в небе. У меня родилась дочь, я назвал ее именем, которое носила моя мать. Это имя – Вера. Но у меня не осталось Веры. И я вижу ее все реже и реже, часто только на фотографиях. И снова не могу уснуть ночью, и сердце сжимается тоской и болью, потому что я почти не вижу, как растет моя дочь. Вы поймете это, даже сумасшедшие люди – всего лишь люди.
Снова и снова, почему ничему не суждено сбыться?
Может, где-то в далеких горах шальной снаряд разбил мою родовую башню. И на разлуку и скитания осужден весь мой род, пока я не найду это место, пока не соберу, не сложу вековые камни. Хотя бы из белого сланца построить башню свою!
27
Я расскажу вам про сумасшедших.
Перед войной много сумасшедших появилось в Чечне. Может, ожидание войны породило их, может, сама земля вытекла в них, как янтарная капля смолы обволакивает свежие порезы на дереве, только дерево еще не было порезано. Может, это Мать Тушоли говорила с нами их языком, она послала своих любимых детей, но кто слушал?
В нашей округе жил Ибрашка. Полное имя его было Ибрагим, моя мама назвала его Ибрашка, Ибрашка-дурашка, так его стали звать и все остальные. Ибрашка был самым обыкновенным сельским дурачком. Он был очень силен и вынослив, даже красив. Целыми днями работал: носил воду, запасал дрова, что-то строил, сам пас и доил коров. Он был, наверное, самым лучшим сыном для своей матери, которую нежно любил и не давал ей делать ничего тяжелого во дворе и в доме. Его даже пробовали женить, но невеста через три дня вернулась к родителям. Поговаривали, что Ибрашка оказался слишком могучим в постели, и девушка просто не вынесла. После ухода невесты Ибрашка грустил неделю, потом забыл и снова занялся домом, двором и коровами. Словом, это был обычный слабоумный. Плохо говорил, больше молчал, одевался не по росту. И еще одна странность. Ведь у всех сумасшедших бывают странности, на то они и сумасшедшие. Ибрашка боялся самолетов.
Стоило в небе появиться серебристой птице, или послышаться далекому гулу реактивных двигателей, как Ибрашка впадал в панику, искал укромное место и прижимался к земле, как ребенок прижимается к мягкой груди матери. Даже тарахтящих в ближнем небе «кукурузников» сельхозавиации боялся Ибрашка.
А мы не боялись самолетов. Нам нравилось смотреть на них, приложив ладонь козырьком ко лбу, провожать металлических ангелов восторженными взглядами в их высоком пути за облаками. Особенно мы любили военные самолеты, оставляющие белый инверсионный след в шелково-голубом небе. Мы вообще ничего не боялись.
По уровню развития Ибрашка на всю жизнь остался ребенком, и мы, дети, часто играли с ним. Но иногда, о, бессмысленная детская жестокость, всячески измывались над дурнем. Обзывали его нехорошими словами, кидали в него куски навоза и камни. Ибрашка долго терпел, но порой и его терпению приходил конец. И тогда он, с налитым кровью лицом, бросался вдогонку стайке обидчиков. Глупые, безрассудные дети! Если бы Ибрашка поймал кого-нибудь из нас, он мог легко, сам того не заметив, отвернуть голову, сломать пойманному забияке шею. Но у нас был один испытанный способ избежать расправы. Когда Ибрашка был уже слишком близко, кто-нибудь громко кричал: Ибрашка, смотри, самолет! А остальные начинали гудеть: вввввввуууууууууууууу. И Ибрашка с размаху падал на землю, иногда прямо на жесткий асфальт дороги и долго лежал, закрыв голову руками. И мы хохотали над ним.