Я - Даго
Шрифт:
Милка больше не приходила к нему на луг или в шалаш. Осенью, пригнав домой раздобревших коров, узнал он, что ее отдали в дар воину повелителя лендицов, что правил за рекой и болотами. Этот воин — как ему рассказали прибыл от владыки Голубя Пепельноволосого и потребовал от Землинов, чтобы их род отдался под владыкино правление. Но это означало посылку через какое-то время трех молодых мужчин в воинскую дружину князя или же на работы по постройке для него городища. Дед никак не желал соглашаться на это, заявив, что родился свободным, и потому никакого другого хозяина кроме себя самого никогда не признает. Тогда воин предложил ему выкуп: молодую женщину теперь, а по осени пять мешков овса и столько шкур от скотины, сколько понесет лошадь. Он забрал с собой Милку, а зимой, по замерзшему болоту приехало целых пять воев с тремя сменными лошадьми. Землины лошадей никогда не разводили, лишь коров и волов, необходимых им для пахоты. С удивлением и боязнью присматривался Белый — потому что так его теперь называли — к этим людям. Они были выше и сильнее Землинов.
Этой зимой купцы не приехали, так что мальчишку не продали. Он научился держаться осторожно, избегал встреч с отцом, ни перед кем не показывал своей силы; обманывая всех, он делал вид, что даже ведро с водой ему не по силам. Он надеялся, что, может, весной ему сделают пострижины, перестанут верить в текущую в его жилах кровь спалов. К сожалению, никто не обманулся, и зимой ему, вместо дома, было приказано спать в хлеву с коровами. Да и нельзя было укрыть, что он выше иных его однолеток, что у него самые белые волосы. Спалы, как правило, были очень светловолосыми.
Громадные сугробы окружили палисад и замкнули в своих пределах три жилых дома и два длинных скотских сарая. Реки и болота замерзли. Зима была долгая и тяжкая. В одной льняной сорочке зиму еще можно было пережить в мрачном доме, где окна законопачены шкурами, а на огражденном камнями возвышении день и ночь пылал огонь. Дым, не торопясь, стелился по всему объему, разыскивая дыру в крыше. На высоте головы взрослого мужчины дым становился настолько густым, что щипал глаза и выжимал слезы. Но ближе к самому огню и дышать было полегче, да и теплее было. Но еще теплее было на деревянных нарах, под овечьими шкурами. Женщины пряли лен или овечью шерсть, освещенный лучиной, закрепленной в специальном ухвате, подальше от деревянной стенки, стучал ткацкий станок. На очаге целый день стояли глиняные горшки, в них готовили еду — чаще всего просяную кашу, в которую добавляли куски копченой или сушеной свинины. Раз в неделю пекли лепешки из размолотой на ручных жерновах ржи. Вот только в этом доме не было места для чужака, спала. Так распорядился хозяин рода, Дед, который едва ходил, но до недавнего времени каким-то образом, по-своему, еще забавлялся с десятилетней Милкой.
Мальчишка закапывался в громадную копну сена, собранного прямо над коровами на деревянных жердях. Ему не было холодно, зато он постоянно ощущал голод, ведь бывали такие дни, когда о нем забывали и совсем не приносили поесть. А только лишь в рубахе и босиком он не мог даже наловить рыбы в проруби, так как снег совершенно закрыл землю, а мороз уже через несколько мгновений делал ноги будто деревянными. Вот и приходилось ему днями и ночами слушать, как коровы пережевывают сено, как шлепают об пол коровьи лепешки. Тепло от тел животных и навоза подымалось кверху, так что, скорчившись в сене, еще можно было выдержать. Когда было голодно, он прислушивался к каждому звуку, то от дома — не несут ли еду, то от речки не едут ли купцы. Он даже желал уже, чтобы те приехали и забрали его с собой. А вдруг они дадут ему еду и теплую одежду? А то еще и лыковые лапти или сплетенные из кожи! Он знал, что без всякого сожаления оставит эту деревушку, спрятавшуюся в болотах, потому что чувствовал себя здесь совсем чужим. Дед не был его дедом, отец — отцом, не было у него здесь настоящих сестер и братьев.
Как-то начал он плести из ржаной соломы длинную косу. Сначала обвязал ею стопы и ноги. Ему стало теплее. Потом он сплел еще одну косу, обмотал ею спину и грудь, и ему сделалось еще теплее. Только вот неустанного голода это не успокоило.
На глаза он не показывался, вот люди из рода Землинов как-то и позабыли о его существовании. Чуть ли не ежедневно какая-нибудь парочка забиралась в сено, чтобы спариваться друг с другом. Их сопения, причмокивания, стоны и производимые ими необычные движения не пробуждали в мальчишке ни интереса, ни отвращения. С малых лет видел он, как бык покрывает нетель, а кабан свинью; точно так же и мужчина должен был наполнять своим семенем женщину, чтобы рождались дети. Все живые существа должны были спариваться для размножения, то есть, дело это было очевидным и совершенно естественным. Не один раз он в доме, слабо освещенном блеском луны, проникавшим через рыбьи пузыри в окнах, видел он, как его отец всовывает свой набрякший член в оттопыренный голый зад мачехи. Мальчишка не задумывался, доставляет ли это дело им удовольствие, или же они занимаются этим из необходимости обзавестись потомством. Только здесь, в сене над хлевом, в эту суровую зиму, когда его изгнали из дома, впервые показалось ему, что эта, до сих пор, вроде бы, естественная потребность, скрывает в себе какую-то тайну. Залезающие на сено мужчины и женщины делали все это в тайне; женские лица распалялись, несмотря на мороз на улице и холод в сарае, мужчины же буквально тряслись и скрежетали зубами от переполнявшего их странного чувства. Некоторые вообще походили на безумцев, пьяных или надышавшихся чадом. Руки мужчин скользили под женские платья, задирали их наверх, а женщины от подобных прикосновений буквально постанывали, разводя в наслаждении бедра и медленно вращая ягодицами. У некоторых женщин меж ногами текла слизь, и тогда вместо запаха сена мальчик чувствовал неприятную, резкую, доводящую до рвоты вонь. Парочка устраивалась на сене, мужики вытаскивали из штанов твердый кол с красной головкой, валились на баб и совали свой член им в низ живота, покрытый курчавым волосом. Бабы стонали от наслаждения, мужики все быстрее совали и пихали в них свои члены, сопение пары становилось все громче, пока, наконец, чуть ли не со всхлипом не падали мужчины на голые женские телеса и на какое-то время застывали на них. А потом мальчик своими ноздрями чувствовал запах их семени, похожий на аромат свежесорванного молоденького камыша.
Однажды, когда мальчик не ел целых два дня, на сено прокралась его мачеха со своим родным братом. Посмеиваясь, забралась она повыше, задрала юбку и, продолжая хихикать, развела свои белые ноги. Ее брат тут же покрыл ее, и его голый зад довольно долго ритмично дергался. Потом он спустился вниз, на ходу подтягивая порты, а она, несмотря на холод, заснула на сене с широко раскинутыми ногами. За измену женщин у Землинов карали смертью, за спаривание с собственным братом — тем более. Только где землинские женщины могли испробовать чужого мужчину, если от других селений отделяли их леса да болота? Разве не рассказывала Милка, что даже старый Дед с собственной внучкой забавлялся? Бабка же говорила, будто от подобных связей рождаются слабые карлики. Значит, могло быть и так, что это не он был таким уж большим и сильным — а это они слабые и гнилые?
Мальчик взял в руку нож и уселся меж разбросанных ног жены своего отца. Его тянуло на рвоту от запаха ее влагалища, но он терпеливо ждал, когда женщина проснется. Когда же та открыла глаза и глянула на него, то сразу поняла, что этот мальчишка с его необычайной силой готов ее убить за чужеложство.
— Я отдам тебе свой шерстяной платок, — испуганно шепнула она.
С другим мальчишкой его возраста она справилась бы, даже не обращая внимание на нож. Но о нечеловеческой силе этого паренька она была наслышана все лето и осень.
— Ты отдашь мне платок и принесешь горячей еды, — потребовал он.
— А ты ничего не расскажешь своему отцу? — спросила она.
— Моим отцом был великан Боза, — гордо ответил мальчишка.
Теперь он забился в свою нору на сеновале, закутав ноги и голову теплым платком. На следующее утро мачеха принесла в сарай глиняную миску с вареным просом, над которым поднимался пар, без слова поставила ее в ясли и тут же убежала. Мальчик начал было сползать вниз, но прежде, чем ему это удалось, рыжий бык грубым своим языком уже вылизал всю принесенную кашу. Мальчишка снова вскарабкался наверх и там зарыдал от голода и жалости к самому себе, от чувства одиночества и несправедливости судьбы. Плакал он долго, так как от слез легче не становилось. Плакать он перестал потому, что его внимание привлекли стоны быка. Животное издавало звуки будто умирающий человек, затем пало на колени и к вечеру издохло. Каша была отравлена ядом. И в этот вечер маленький сын великана Бозы понял, что женщины носят в своем сердце измену, что от них нельзя принимать подарков, даже воды, прежде чем они не испробуют ее сами. Через множество лет это знание спасло ему жизнь. После того он убил графа Фредегара и ушел на восток.
Наступила морозная ночь. Мальчик знал, что никто не поверит его словам, будто бы жена отца отравила их быка. Дед прикажет убить мальчишку ради того, чтобы умолить богов, заботящихся о стаде. Потому-то он и достал из норы в сене все свои сокровища — железное кресало, кремень, лук со стрелами, тяжелую, как будто для взрослого сделанную сулицу; обмотал голову и руки шерстяным мачехиным платком и в своих лаптях из соломенных косиц вышел из сарая на мороз.
Никто не сторожил ворот в ограждавшем деревушку частоколе. Мальчик открыл их и по скрипящему под ногами снегу направился к Черному Бору. Он брел и брел, гонимый страхом перед Землинами. Он решил про себя, что если переживет зиму в Черном Бору, то весной разыщет дворище спалов и скажет великанше Зелы: «Я сын Бозы». Про великаншу Зелы рассказывали, будто та похищала по деревням мальчишек и пожирала их живыми, сначала откусывая у них маленькие их члены.
Снег был глубокий. Над головой мальчишки было звездное небо, немного отличающееся от того, что видел он до сих пор. Этой ночью удивительно ярко сверкала звезда, которую называли Звериной, поскольку она ночами светила лесным зверям. «Это ради меня заблестела она так ярко, чтобы я не заблудился по дороге в Черный Бор», — подумал он. и с той поры полюбил он эту звезду, считая своей собственной, и всегда отыскивал ее на ночном небе.
С огромным трудом добрался он наконец до опушки леса и зашел в чащу, направляясь к громадному деревищу, что гигантским пауком толстенными корнями поддерживало свой ствол над землею. Под корнями в глубокой яме летом жила волчица с волчатами. Жила она там до сих пор, раз уже вырастила свое потомство? Зимой волки собирались в стаи и гоняли по лесам и полям; волчица наверняка присоединилась к ним.