Я, депортированный гомосексуалист...
Шрифт:
Я еще не знал о страшных чистках среди немецких гомосексуалов, которые нацисты проводили начиная с 1933 года. [10] В Эльзасе поговаривали просто об их высылке ближе к границе, в свободную зону — в Лион или Бург-ан-Бресс. Вспоминаю одного друга, парикмахера из Мюлуза, чей скоропалительный отъезд был уж слишком похож на принудительное выселение. Нежелательные элементы должны были уехать в самый короткий срок, имея право взять с собой не более тридцати килограммов багажа. От излишнего усердия или от явного недоброжелательства французские власти положили это досье в общую папку — не знаю. [11]
10
Ненависть нацистов к гомосексуалам носила вполне расовый характер: «Гомосексуальность была преступлением, но не с точки зрения морали или религии, а с точки зрения расы». (Olga Wormser-Migot, Le Systeme concentracionnaire, Paris, 1968.) Это же подтвержает и Жан Буассон: «Евреев истребляли
11
За несколько дней до кончины знаменитый эльзасец—участник Сопротивления Эме Шпиц, арестованный гестапо во время выполнения своего 31-го задания в Дижоне, связной сети Клебер Уранус между свободной и оккупированной зонами, и приговоренный немецким военным трибуналом к казни, оставил ассоциации гомосексуалов «Давид и Ионафан» следующее неопубликованное свидетельство: «Главной задачей гестапо в Эльзасе была охота на гомосексуалов. Их работу облегчила французская полиция, передавшая им досье на эльзасских гомосексуалов. Большую часть из них арестовали и отправили в лагерь Ширмека. К счастью, меня в их списках не было». (Свидетельство, появившееся в № 30 журнала этой ассоциации в декабре 1980-го.)
Следить за гомосексуалами было столь давней традицией полиции, что, если уж говорить правду, никто и не ожидал, что это когда-нибудь прекратится. А уж теперь внезапность вторжения и последовавшее за этим общее смятение еще удвоили жестокость, особенно с таким документом на руках, который, как и в Германии, долгие годы служил поводом и для легкого шантажа, и для арестов и организации облав, и для получения дополнительной информации посредством пыток и бессудного заключения в тюрьму.
Мне и в голову не приходило, что за интриги плелись в недрах гестапо. Я продолжал ходить на вечерние курсы, встречался с другом Жо и иногда навещал все ту же маленькую компанию на площади Стейнбах. Но с появлением оккупационных патрулей, имевших право стрелять в любую движущуюся тень после комендантского часа, мои ночные вылазки стали реже. Иногда на городских улицах мы сталкивались с другими группками людей, такими же неприметными. Это были отряды, имевшие своих тайных наблюдателей, с помощью которых они срывали приказы немецкого командования, заменяя их патриотическими призывами к сопротивлению. Мы охотно присоединялись к ним. В те мюлузские ночи еще существовали дружба, взаимовыручка и любовь к отечеству.
Я снова стал приходить на свидания в музыкальное кафе. [12] Наши добрые буржуа гомосексуальной ориентации просили нас, самых юных, не удостаивая даже малейшими объяснениями, сослужить им службу, то есть отправить письмецо такому-то или такому-то. По их поручениям мы относили эти таинственные послания на вокзал, где из-за молодости не вызывали у часовых никаких подозрений. Мы исполняли все их просьбы, даже не догадываясь о том, как это опасно. А ведь в таких обстоятельствах любой из нас, молодых, не имевших никакой связи с отрядами Сопротивления и не осознававших, чем они рискуют, вполне мог быть арестован, подвергнут пыткам, а потом отправлен в лагерь, став жертвой без всякого понимания причин.
12
«Нам не были известны какие-либо группы или движения гомосексуалов в Эльзасе, но мы формировали дружеские товарищества в Страсбурге. Чтобы уйти от слежки, мы каждую среду встречались вечером в ресторане. [...] В утренние часы мы ехали на машине в кафе на окраине, которым владел один из наших людей. Пароль был: «Доктора из Селестата». Мы могли снять там комнату и до следующего утра делали все, что нам надо». (Свидетельство Эме Шпица, там же.)
Тут надо все-таки сказать, что некоторые геи, как с улиц, так и из буржуазной среды, не обращая внимания на опасность, открыто отказывались сотрудничать с нацистскими оккупантами. Но я был арестован слишком скоро, чтобы составить подлинное представление о подпольной сети, в скором времени появившейся в Эльзасе.
Возвращаясь домой после рабочего дня, я частенько проходил через магазинчик родителей. Мне было уже восемнадцать, но я все еще с аппетитом маленького бутуза мог умять сразу несколько шоколадных эклеров, так что мама, зная, что я за лакомка, даже пересчитывала их глазами.
Это случилось 2 мая 1941-го. Мама, стоявшая за кассой, показалась мне более нервной и озабоченной, чем обычно. Она сказала, что приходили из гестапо, куда меня вызывают на следующее утро. Это был недобрый знак. Она спросила, что я натворил. Я ответил, что ничего не понимаю, но сам сразу подумал об этих загадочных посланиях, которые нас иногда просили отправлять.
Я провел полную тревоги ночь. Вопросы беспрерывно лезли в голову. Я слишком хорошо знал, что гестапо делает все, что хочет. Что могло случиться? Жертвой какого доноса я оказался и кто написал его? Мои мысли были очень далеки от забытого момента в прошлом, который я вспомнил слишком поздно, уже утром, когда мне освежили память.
В ранний час я уже был в гестапо с повесткой в руках. Едва я успел прочесть свое имя на листе, висевшем на двери, как меня грубо втолкнули в комнату, быстро заполнившуюся дюжиной молодых людей. Некоторых я знал в лицо. Мы молча ждали. Потом каждого ставили прямо перед столом — это было в разных комнатах.
И вот я оказался лицом к лицу с офицером СС, который, с силой захлопнув мое досье, обозвал меня «швайнхунд», или «сучья свинья», что означало «грязный педик». [13] Это было еще только начало допроса. Знаю ли я других гомосексуалистов? Их имена и адреса? Слышал ли я что-нибудь о таком-то или таком-то? Правда ли, что этот священник любил много молодых
13
«Тот, кто практикует гомосексуальную любовь или хотя бы думает о ней — наш враг». (Journal des SS, 14 mai 1928.) Европейский фашизм, следуя культу мужественности, настойчиво преследовал гомосексуалистов. В Италии времен Муссолини гомосексуалистов обвиняли в «преступлении против расы». Многим пришлось пережить долгие годы насильственного выселения, большей частью на острове Сан-Домино-Тремини. (Об этом снят фильм Этторе Сколы «Особенный день».) Эти высылки не всегда признаются государственными властями Италии. (См. свидетельство депортированного итальянца: Gai Pied Hebdo, 23 mai 1987.)
Немцы хотели выманить у меня что-нибудь, чтобы подготовить западню для некоторых горожан. Но, позвольте, откуда стало известно, что я гомосексуал? И тут-то мне показали протокол, подписанный мною в семнадцать лет, где я заявлял офицеру французской полиции о краже часов в сомнительном месте. Там стояла моя подпись. Я не смог доказать, что я не гей. Тех, кому судьба подарила такую возможность, просто выслали за пределы территории, их не было среди интернированных. [14]
14
Редкое свидетельство со счастливым концом, принадлежащее женщине, приводится в работе Вальтера Кемповски: «В 1936 году я работала в книжном магазине, где один из сослуживцев был гомосексуалом. Они посадили его, собираясь отправить в Оранинбург. Тогда одна моя подруга шумно ввалилась прямо в гестапо: «Где он? Я без него жить не могу, моя постель безнадежно пуста...» Через десять дней они выпустили его с наголо обритой головой». (Allemands, le saviez-vous?, Encre, 1980, p. 48.)
На меня обрушился град ударов. Эсэсовцы за столом все время менялись. И каждый раз допрос начинался одинаково: имя, фамилия, дата рождения, имена и адреса знакомых «гомосексуалистов». Они сменяли друг друга и кричали, угрожали, били. Их целью было выпотрошить нас, усмирить, погасить последнюю искру сопротивления. Повторив одни и те же показания, те же самые отпирательства раз по двадцать в течение десяти часов, мы наконец увидели, как из папок достают листы с записанными показаниями. Нужно было подписать их. Подтвердить, стоя коленями на рейках, что все эти имена и есть список «гомосексуалистов Мюлуза». От наших криков дрожали даже стены. Иногда нас вели в другой служебный кабинет. Там требовалось опознать других подвергнутых пыткам людей, которых тоже взяли в этот день. Тогда наши взгляды встречались, и в них был ужас.
Сперва мы пытались как-то противостоять страданиям, но это очень скоро стало невозможно. Колесо насилия раскручивалось с ужасающей скоростью. Взбешенные нашим сопротивлением, эсэсовцы принялись вырывать нам ногти. В ярости они переломали рейки, на которых мы стояли коленопреклоненные, и изнасиловали нас ими. У нас были разодраны все кишки. Кровь хлестала отовсюду. И сейчас еще у меня в ушах стоят полные страшных мук вопли.
Когда я снова открыл глаза, мне показалось, что я попал в подсобку мясной лавки. Я не мог вообще ни о чем думать. Мучения убивали даже робкую попытку мысли. Настоящее насилие, разрушающее все на своем пути. Но для наших истязателей это была самая ничтожная из побед. Ведь когда я подписал, как и другие, этот документ, чтобы только перестать страдать, он сразу же так набух кровью, что его невозможно стало прочесть.
День догорел за окнами гестапо. И когда опустилась ночь, нас без суда и следствия перевезли в мюлузскую тюрьму. Прием был не из лучших. Меня бросили в переполненную камеру, темную и сырую. Я попробовал найти место в этой тесноте. Последним моим желанием в этот уходящий день, без сомнения наихудший в моей жизни, было просто рухнуть. Вокруг стонали или дремали полдюжины таких же арестантов. Просто опираясь о стену или присев на землю, ведь их было много. [15] Присмотревшись, я увидел, что у многих были распухшие лица в кровоподтеках — над ними учинили настоящую расправу.
15
Внутренний документ отделения гестапо в Мюлузе от 27 апреля 1942 года, содержащий перечень «превентивных полицейских акций» до этого дня, начиная с 27 июня 1940-го, включал в себя 230 человек, вывезенных в неоккупированную Францию под грифом «профессиональных уголовников», а также сутенеров и асоциальных элементов, и 120 человек под тем же грифом, не вернувшихся из французской эвакуации, как и 260 человек из их окружения. Таким же образом было эвакуировано 95 гомосексуалов и 19 человек из их окружения, 42 цыгана и 240 человек из их окружения. В тот же день немецкие власти в лагере Ширмека подтвердили наличие 33 «профессиональных преступников» и 9 гомосексуалистов, из которых 11 «профессиональных преступников» и один гомосексуалист находились под усиленной охраной, а также наличие 91 проститутки и 154 «тунеядцев, пьяниц и других антиобщественных элементов». Наконец, в «отчете полицейского надзора» были записаны еще 227 «браконьеров». (Отрывок из: Homosexualitat in der NS-Zeit, Fischer Taschenbuch, mars 1993, p. 273— 274.)
И все-таки надо упомянуть, как это и делает Ричард Плант, что, заметая следы, «нацисты в немецкой администрации старались составлять протоколы, делать записи и выносить разные приказы как можно непонятнее и дальше от истины». Например, немецкое население одно время путало схожие выражения: «концентрационлагерь» (концентрационный ) и «концертлагерь» (лагерь-концерт, традиционное место, где исполняют музыку) — «путаница, позволявшая им думать, будто заключенные играют на инструментах и расслабляются». (Walter Kempowski, p. 33 et 42.)