Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Если костюм у вас измят и поношен, если у вас слишком смуглая кожа или слишком черные глаза, если вы иностранец в стране проживания, за вами всегда будут следить глаза полицейских, и в очень многих кафе и ресторанах обслуживать вас будут с ленцой и пренебрежением, если вообще не откажутся.
С Жозефиной Бекер мы были большими друзьями. Когда я жил в Соединенных Штатах, Манхэттен, то есть большая часть Нью-Йорка, был районом, запретным для негров, хотя они приходили туда выполнять работу, за которую отказывались браться белые.
Было это между 1945 и 1950 годами. Негры не имели права заходить в кафе, бары и рестораны для белых и даже ездить с ними в одних автобусах.
Для них был отведен Гарлем, старый, до омерзения грязный район, где они могли гнить в «присущей им нечистоплотности и лени».
Жозефина была звездой «Радио-сити», в ту пору самого крупного из нью-йоркских мюзик-холлов и кинотеатров. Вне Гарлема она смогла найти всего один отель, где ей позволили поселиться, да и то он был расположен почти на границе негритянского квартала.
Однажды она решила зайти в модный ночной ресторан, куда после некоторых колебаний ее все-таки впустили. Она была мужественный человек, поэтому села за стол и стала ждать, что будет дальше.
Метрдотель и официанты проплывали мимо нее, словно не видя. Прошло не меньше получаса, прежде чем один из них соизволил поинтересоваться, что ей угодно.
Она сделала заказ. Все взгляды были обращены на нее. В зале находился довольно известный журналист Уолтер Уиндчел, прославившийся скандалами и агрессивным расизмом.
Жозефина полчаса ждала, чтобы ей принесли меню. Прошло еще полчаса. Вокруг ели и пили, бросая на нее насмешливые взгляды.
В конце концов она гневным жестом подозвала величественного, точно сенатор, метрдотеля и потребовала, чтобы ее немедленно обслужили.
Метрдотель поклонился. Но потребовалось еще полчаса, чтобы на ее стол поставили блюда и тарелки, причем с таким видом, с каким бросают корм скотине.
Этот случай наделал много шума. На следующий день Уолтер Уиндчел долго негодовал, что какая-то черномазая посмела вызывающе вести себя в ресторане для белых, вместо того чтобы поесть, как и положено людям ее расы, в гарлемском гетто.
Несколько человек робко выступили в защиту артистки, но их было немного.
Через несколько дней Жозефина выступала в театре в Хартфорде, штат Коннектикут; я жил милях в пятидесяти и приехал повидаться с нею. Я пригласил ее поужинать в самый фешенебельный ночной ресторан, и, если не считать нескольких неприязненных взглядов, никаких инцидентов не было. Она поехала со мной в Лейквил и прожила у нас почти неделю.
Жозефина заключила контракт на турне по Соединенным Штатам, в том числе и по Югу, гордо именовавшемуся в то время землей Ку-клукс-клана.
Из всех штатов Джорджия да еще, пожалуй, Алабама были самыми расистскими. Я спросил у Жозефины:
— Ты все-таки поедешь туда?
Она совершенно просто ответила: да. Жозефина поехала, адски намучалась с гостиницами, но гордо держалась перед улюлюкающей публикой.
Однако не всякий похож на Жозефину Бекер: многих людей унижение уязвляет до глубины души и даже способно повергнуть в отчаяние.
Я уже столько раз говорил о маленьком человеке, что к этому можно не возвращаться. Положение у него как у новобранца, переступающего порог казармы. На воротах там можно бы повесить объявление: «Оставь надежду всяк сюда входящий» [143] .
143
«Оставь надежду всяк сюда входящий» — слова из надписи над вратами ада в третьей песне поэмы Данте «Ад».
Главное, чтобы он не набрался наглости жаловаться на начальство или на какое-нибудь высокопоставленное лицо, поскольку подобное преступление приравнивается к «оскорблению величества».
Он работает? Значит, должен благодарить за то, что ему дана работа. Он безработный? Не он один живет с семьей на пособие, которое ему столь великодушно выплачивают.
И тут ему ничего не остается, кроме как выстаивать очередь перед редакцией крупной газеты на улице Реомюра, чтобы одним из первых схватить только что вышедший номер, пробежать крохотные объявления с предложениями работы и мчаться со всех ног по адресу возможного работодателя, куда он, как правило, прибегает всегда слишком поздно.
Время от времени он читает в какой-нибудь неблагонамеренной газете, поскольку такие еще остались, что с собой покончил очередной безработный или что безработная вместе с ребенком, а то и с несколькими бросилась в воду.
Он в чем-то похож на «человека с собачкой», который, скатившись с верхних ступенек общественной лестницы, никогда не жаловался, не бунтовал, а лишь переживал в одиночестве свое унижение.
Знаете, кто избавил его от этого? Нет, не благотворительная организация. Какое-нибудь официальное учреждение? Нет! Автобус.
Ведя собачку на поводке, он шел по бульвару Бомарше метрах в двухстах от своей мансарды. Собачка выскочила на мостовую, потащила за собой хозяина, а тут проезжал автобус…
Умер он мгновенно. Собака чудом уцелела, но осталась в одиночестве, а так как власти не любят одиноких, даже если это собаки, ее отправили на живодерню.
24 октября 1978
Вчера я прочел, что после выхода «По направлению к Свану» критики, во всяком случае большинство из них, сокрушались, что автор не знает грамматики, и упрекали его в неумении писать.
То же самое говорили о Бальзаке и о многих других писателях.
Привожу здесь, так сказать, в скобках отрывок из письма Пруста; если бы с 1920 года я не был его восторженным поклонником, я полюбил бы его только за эти слова.
«Если гордость является величайшим достоинством, не должна ли смелость стать величайшей добродетелью? Почему же существует столько отважных скромников и трусливых гордецов?»
Сколько страниц понадобилось бы мне, чтобы хоть приблизительно сказать нечто подобное?